"...ХОЧУ СКАЗАТЬ". Книга стихотворений – «Первый класс», СПб, 2013;
Сегодня я читаю лишь тебе
Вот в этот микрофон и с этой сцены.
Пусть я опять немного не в себе,
Но я себе не набиваю цену.
Хочу, чтоб ты в момент вполне обычный
По взгляду моему смогла понять,
Что я тебе о чем-то очень личном
Вот прямо здесь, сейчас хочу сказать!
О том, как я так безрассудно жил,
Не видя дальше собственного носа.
Не замечал любви и не любил,
И не искал ответов на вопросы.
Еще хочу сказать тебе о том,
Что я такой, как ты, уже не встречу.
Возможно, это ты поймешь потом,
В какой-нибудь другой, не этот вечер.
Мы, к сожалению, с тобою, как и все,
Панически боимся сильных чувств.
К тому же, я ужасный домосед
И жертва недоделанных искусств.
Но в наших силах что-то изменить!
И в бесконечной череде бессонниц
Я лишь тебя одну хочу любить,
Послав подальше всех любовниц и поклонниц!
Как трудно быть не нужным никому,
Как страшно в этом одиночестве остаться.
И в этой муке каждый день тонуть,
И все никак тобой не надышаться.
И, стоя здесь, я мысленно прижмусь
К тебе, без всякой похоти и страсти.
Я за тебя по-прежнему молюсь,
Храни тебя Господь от всех напастей.
* * *
Я люблю твои голые пятки,
Что боятся осенней простуды.
Ты моя «безымянная», вряд ли
Разлюблю целовать тебя в губы.
Ты ведешь непростой образ жизни,
А в моей голове − только фантики.
Издеваюсь над организмом,
Оставаясь нелепым романтиком.
Не дари ничего мне, не надо.
Упаси меня Бог от лукавого.
Ты живешь − уже это награда
За беспечность мою запоздалую.
Ты даешь всем на чай, а я − взятки.
Мы плывем в нарисованной лодке.
Я люблю твои нежные пятки,
Что боятся обычной щекотки.
ФОТО НА ПАМЯТЬ
Тебе я образ свой отдам,
Он, правда, выглядит неважно:
Помят немного тут и там,
Заметит это сразу каждый.
Но дело не во внешнем виде,
А в том, что спрятано внутри.
Меня захочешь ты увидеть,
А я на фото − вот, смотри.
Пройдет немало долгих лет.
Помнется, выцветет картинка,
А ты достанешь мой портрет
И вспомнишь парня из глубинки,
Что рядом быть с тобой хотел,
Хоть и звонил довольно редко.
Сейчас, наверно, постарел…
Да и сама уж не конфетка.
Глаза закроешь и вздохнешь,
Затем чуть робко улыбнешься,
Мой снимок в ящик уберешь
И вновь к делам своим вернешься.
МАНДАРИНОВАЯ НОЧЬ
Звезды в небе – белые веснушки
От мороза сыплются на нас.
И как будто бы одной большой подушкой
Покрывает землю плотный наст.
Нет причин для страха очень веских,
Разве что простуда или грипп.
На окне − в цветочек занавески,
На столе, под марлей − чайный гриб.
В темноте, тихонько чиркнув спичкой,
Под тревожный стон несмазанных петель,
Как по старой и дурной привычке,
Я ложусь в тобой нагретую постель.
И пускай с огромным опозданьем,
Прогоняя все невзгоды прочь,
Я курю твое морозное дыханье
В эту мандариновую ночь.
РОМАНС
Я не умею говорить приятных слов.
И в Вашу честь, мадам, мне чужды комплименты.
Но я готов отдать Вам всю свою любовь.
Давайте ж будем с Вами откровенны.
Ее Величество Судьба связала нас,
Мы с Вами этого так долго ждали.
И, может быть, на век, а, может, лишь на час.
Ведь мы друг другу ничего не обещали.
Я одинок… да, что греха таить!
Я даже с Вами наедине отчасти робок.
Но мой бродяжий пыл не может не любить,
Поверьте мне, я далеко не недотрога.
Вся наша жизнь − песочные часы.
И я без Вас на дно песчинкой первым кану.
Я ради Вас одной лишь выучу псалтырь,
За Вас одну молиться Богу вечно стану!..
Вот Вам моя ладонь − в ней сердце и душа.
Со мною вправе делать Вы, что захотите.
Любить иль нет − уж это Вам решать,
Но лишь мою любовь в себе не хороните.
ПОСВЯЩАЕТСЯ ТАНЦОВЩИЦЕ
Когда луною обернется месяц
И ты уснешь загадочно-печальной,
Я буду романтичен, пьян и весел,
Любуясь твоим личиком овальным.
С той силой, что ты в танце лупишь в пол,
И с нежностью твоих бездонных глаз,
Влюбился я в прекрасный женский пол,
Как в юности и словно в первый раз.
И от простого коридорного «привет»
До обнаженных плеч в объятиях ночных
Я отыскал желаемый ответ
В узоре чувственных и сладких губ твоих.
Так в высоте зодиакальных воплощений
Лев с львицей танцевали свой канкан.
Он был как непрочитанный Есенин.
Она же – начинающей Дункан.
* * *
Я сегодня опять не один,
Ты со мной, а я где-то с тобою.
Сохранив телефонный интим,
Обниму тебя нежно рукою.
Я загадывал много желаний,
Но волнует меня лишь одно:
Чтоб, чуть-чуть сократив расстоянье,
Посвятить тебе собственный сон.
Ю. ДЕХНИЧ
Свисти губами красными
Мелодию прекрасную,
А я спляшу под дудочку
На родине Снегурочки.
Вчерашний дождь испортился,
И небо снова морщится.
Все так же пахнут лилии −
На выпускной дарили их.
Писал я СМСочки
Красивым взрослым девочкам,
Но помню до сих пор еще:
Твое плечо, неравный счет…
Мы пили чай на завтраки,
Носили брюки, галстуки,
Читали ночью повести
Про разные условности
И рассуждали мыслями
Во сне и за кулисами.
Лежали кверху лицами
С коллегами студийцами.
И все с небезразличием
Формировали личности.
Расстались − не опомнились!
Но мне одно запомнилось:
Как танцевала девочка
В своей забавной кепочке.
Пишу кудрявой прописью,
Без адреса, но с подписью:
Сижу на подоконнике,
По-прежнему поклонник твой!
* * *
Была ночь... И мы были одни.
Город, словно от чувства стеснения,
Зажигал неземные огни
Электрического напряжения.
На краю беспокойного лета,
Обезумев от счастья, стояли...
Но, встречая чужие рассветы,
Мы друг друга в закатах теряли.
Ветер в кронах деревьев затих,
А меня разрывает на части!
Дописав незаконченный стих,
Я не в силах сдержать своей страсти!
И небритой коснувшись щекой
О твою безупречную кожу,
Я скажу тебе тихо: «Я − твой...» −
И ты молча ответишь: «Я тоже...»
Так, быть может, не нужно причин
Для разлуки, судьбой уготованной?..
Ночь нежна... И мы снова молчим
В электричестве сонного города.
ВОПРЕКИ ВСЕМУ
Пойми, родная, если бы не ты,
Во мне бы умер недопонятый художник.
А я пишу тебя и рву в полях цветы,
Для ран своих оставив пыльный подорожник.
И я бы пил тебя, как яблочный сироп,
Больной от нежного любовного похмелья.
Жизнь из людей порою делает сирот
И добивает одиночеством постельным.
Мы ценим Жизнь – никто не хочет умирать.
Но и со Смертью нужно все-таки считаться.
А нам осталось вечность доживать
И в караоке тупо самоутверждаться.
И вроде все как будто понарошку:
Мы все привыкли жить в уюте и тепле,
Где сковородка с недожаренной картошкой
Есть нечто большее, чем блюдо на столе.
А в это время кто-то вдруг решил свихнуться −
Уже успел распять еврея на кресте.
Как неожиданно и звонко струны рвутся,
И в сводке снова нет хороших новостей.
Где вся симфония мечты? Как у баяна,
Опять разорваны меха моей души!
Быть может, женщины залижут мои раны,
Хотя мне больше уже некуда спешить.
Стекает дождь по запотевшему окошку…
По выходным я вечно по уши в делах.
Моя соседка осторожно гладит кошку,
А мы опять с тобою в разных городах.
И мне не вырваться к тебе – я на мели!
Ты вновь теряешься в туманности недель.
А ведь, по сути, мы с тобою бы могли
Иметь красивых и талантливых детей.
Я все отчетливей и тверже понимаю,
Что нам за все дана одна награда − жизнь.
Похоже, время для любви не выбирают,
Она приходит и во время катаклизм.
Но даже если тебя вдруг не будет дома,
Я протяну меж нами тоненькую нить –
Прочту нелепые стихи по телефону…
Была бы лишь возможность позвонить.
И вот я снова слышу звуки Мендельсона!..
Ремонт на трассе, но уже готов объезд…
Полузащитник поднимается с газона…
И неизвестно, кто опять прибрал подъезд.
* * *
Я ел остывшую любовь,
Кусал ее нагую мякоть.
Стекала выжатая кровь
По коже рук… Хотелось плакать.
Седые волосы мечты
Еще сильней белели ночью.
«Не торопись», − сказала ты, −
«Доешь потом, если захочешь».
Поужинав, спустив штаны,
Я шел к воде почистить зубы
В плену Амура-Сатаны,
Любвеобильного паскуды.
Я шел туда, где был ручей,
Текущий из локальных труб.
Я был один, я был ничей!
Невозмутим, влюблен и груб.
Ты, недоеденная мной,
Лизала бок кровоточащий.
Затем поехала домой,
Чтоб тоже встать под душ журчащий.
Присев на мятую постель,
Ты снимешь черные колготки.
А я застряну меж петель,
Сглотнув слюну в сухую глотку.
Мы оба съели много лжи,
В порочной дерзости растаяв,
Сменили пальцы на ножи,
Друг друга лезвием лаская.
Сквозь светло-желтую вуаль
Своих замызганных истерик
Ты безразлично смотришь вдаль
И ни во что уже не веришь.
Прижав к губам кусочек льда,
Я вспомнил твой пупок прелестный.
А по щекам текла вода –
Струя молекул слишком пресных.
И просидев весь день в бистро,
Мечтал я все начать с начала.
А ты стояла у метро
И на звонки не отвечала.
РЕКВИЕМ
С тех пор как мы не виделись, прошел,
Быть может, месяц или два... не помню.
Мы растворялись в полумраке тесных комнат,
А до меня только сейчас дошло:
Мы шили жизнь, вязали отношенья,
Казалось все беспечным и простым.
Но мы расстались... нет — рассеялись, как дым,
И не поздравили друг друга с днем рожденья.
А жизнь кипит: меняются тусовки,
Спидометры считают километры...
А ты все та же − в своих темно-красных гетрах
Читаешь Гришковца на остановке.
Ты тоже знаешь, что такое быть одной,
И я, конечно, далеко не Нострадамус,
Но знаю точно, что ты скоро выйдешь замуж
И станешь верной и хозяйственной женой.
В твоих беспечных сокровенных женских снах
Я моюсь в ванной, словно в грязной мутной луже.
И, может, тоже, став кому-то милым мужем,
Лечить любовью буду ненависть и страх.
И где-то там, за пеленой декабрьской стужи,
Напротив зеркала, у вешалок в прихожей,
Поцеловав тебя губами нежно в кожу,
Все так же буду одиночеством простужен.
А знаешь, со мной даже можно жить.
Сейчас скажу, в чем никому не признавался:
Я так давно уже ни с кем не целовался...
Об этом очень трудно говорить.
Нам был отпущен от судьбы короткий срок,
И вот теперь, когда все кончено навеки,
Воскресным утром, открывая нежно веки,
Другая станет героиней этих строк.
Не так уж много я успел тебе сказать.
Мне смысла нет уже на прошлое молиться.
Я по привычке застираю в ванной джинсы
И, как убитый, одиноко лягу спать.
Мне страшно жить, меня ничто не вдохновляет.
Я за любовь твою тебя благодарю.
Мне очень жаль, что сам я больше не люблю.
А это уже многое меняет.
* * *
Я обожаю безобидные предлоги.
Я обожаю пить мартини по ночам…
Любой каприз – лишь бы уснуть в чужой берлоге,
В онлайне чувств своих красивых бывших дам.
Мы можем долго намекать и говорить,
Но я боюсь опять нелепым показаться…
Еще сильнее хочется любви,
Когда нет смелости в своей любви признаться.
И сколько их, упущенных знакомств?
В чужих гостях, при неудачной пьяной сводне
Или на встречном эскалаторе метро…
Вчера… Потом… Но только не сегодня.
И я плачу за то, что изменял.
Простившись, молча исчезаю в шахте лифта.
И та, что выбрала сегодня не меня,
Уже в стихах найдет достойнейшую рифму.
В ее утробе уже зреют сын и дочка,
А я приюта себе вновь не нахожу.
Мне повезет, коль я рожу хотя бы строчку…
Ведь я отныне каждым словом дорожу.
* * *
Если ты любишь порочных мужчин,
То я для тебя – идеальная пара!
Лишь бы всегда был открыт магазин,
Тогда и проблемы особо не парят.
Не выгоняй из сердца на улицу.
Сегодня на улице страшный ветрище!
Только люби, как в фильмах Кустурицы,
И я снова стану светлее и чище!
* * *
Ты говоришь, что я как холодец,
Что, мол, уже немного поостыл!
На самом деле, я − почти мертвец,
Так и умру, наверно, холостым.
Ты говоришь, что надо делать деньги!
А я не экономлю даже силы,
Еще бухаю каждый понедельник,
И все кажусь застенчивым и милым.
Ты утверждаешь, что я слишком ненадежный,
Что у меня дурацкий взгляд на вещи!
Да нет, я просто очень осторожный,
А что до взглядов… ну пусть так. Что, легче?
И, наконец, ты прямо заявляешь,
Что мы с тобой, увы, совсем не пара!
Не пара, говоришь? Вообще-то знаешь,
Любимая, ты тоже не подарок!
* * *
Я так боюсь к тебе внезапно охладеть,
Боюсь, когда моя любовь и страсть угаснут,
И не захочется чего-либо хотеть,
И все, что было, станет тусклым и напрасным.
Боюсь, когда субботним вечером, устав,
Поодиночке ляжем в тесную кровать.
И «Как дела?» мы, не спросив и не узнав,
Друг друга перестанем удивлять.
Когда мы перестанем видеть небо,
И я в проеме виновато обопрусь
И, будто невзначай уйдя за хлебом,
К тебе уже обратно не вернусь.
И будет некуда бежать или пойти.
И вдруг от горечи живот и нервы скрутит!
Сойти б с ума и с места не сойти
В бессвятстве изуродованной сути!
Устав от пьянства, взвесив, что к чему,
Пойму, что жил все это время не любя.
И буду вынужден склониться к одному:
Что все стихи, что я писал − не про тебя.
Я для тебя уже давно готов исполнить
Любой твой необузданный каприз.
А ты пытаешься как будто что-то вспомнить,
Забывшись, куришь у плиты и варишь рис.
Мне вновь и вновь включают треки Полозковой.
Стихи хорошие, но все дают понять,
Что все, написанное мной, − давно не ново
И что вообще пора завязывать писать.
Пусть далеко мне до Большой литературы,
Твоя уверенность во мне прибавит сил.
А то, что я опять температурю...
Так это я случайно допустил
* * *
В толпе друзей, приятелей, знакомых,
Среди интриг и непонятных совпадений
Мы будто бы опять впадаем в кому
И коротаем время между дней рождений.
Два непрочитанных письма, стакан воды,
Опять один, курю, стою на остановке...
И мне понадобится лучший поводырь,
Чтобы тебя увидеть в новой постановке.
Как хорошо, что мы друг друга не ревнуем.
Я, как и многие, в любви − немного трус.
Давай обнимемся и долгим поцелуем
Свой Петербург попробуем на вкус.
М. Л.
Я разбужу тебя стихами на рассвете,
Немного сонную и нежную такую.
И в губы осторожно поцелую,
Как матерей с утра целуют дети.
Оденусь тихо и раздёрну занавески,
Поставлю чайник, молча сяду у окна.
Как жаль, что ты привыкла быть одна
И мне давно встречать рассветы не с кем.
И я приехал бы к тебе зимой на лыжах,
Забил бы гвоздь или помыл посуду!
Простая дружба уже кажется абсурдом!
Мы незаметно друг для друга стали ближе.
«…ТЫ НИКОГДА, ПОЖАЛУЙСТА,
НА БЕЛЫЙ СВЕТ НЕ ЖАЛУЙСЯ,
ОН ПЕРЕПОЛНЕН ТАЙНАМИ,
НЕОБЫЧАЙНЫМИ…»
(детская песня)
* * *
Свет люстры капал с потолка,
Февраль пинал ботинком в печень.
Как вкус сухого молока,
Першил в гортани зимний вечер.
Лоснились блеском плинтуса,
И зарастали пылью полки.
Бежала дрожь по волосам
И забиралась под футболку.
За беспощадной гранью зла
Цвели сараи с гаражами.
А с неба падала зола…
Мороз нахально руки жалил.
Вагоны старых электричек
Возили груз стереотипов.
А люди жгли головки спичек,
Курили сигареты с фильтром.
Под черным тюлем на полу
Я умирал непричащенный.
И ел остывшую золу
Идей, никем не разделенных.
ВЕРБНОЕ ВОСКРЕСЕНЬЕ
Румянцеву А.
Жуйте серу и нефть в бабл гамах,
Ждите Божьей манны с небес!
На правах защищенной рекламы
Вам не выпишет льготы собес.
Не грустите об уровне жизни.
За мечтою не стоит гоняться.
Не увидел в товарище слизня?
Людям свойственно ошибаться.
Родились − так живите, как следует!
В этом мире дерьма всем достанется.
Кто там с вами еще беседует,
И нахально из телика скалится?!
Сколько стоит нынче веселие?
Правды нам покупать не хочется.
Это вербное воскресение
Как лекарство от одиночества.
Неумытые, злобные, кислые
Мы, как узники темного карцера.
Заблуждаемся в собственных мыслях
И пинаем друг друга по яйцам.
Мы покорны компьютерным гениям,
Нам осталось лишь чтить демократию,
Ненавидеть с утра понедельники,
Расползаясь на жестких кроватях.
И как будто от нечего делать
Выйти замуж или жениться
На другом человеческом теле.
И немного зарплаты стыдиться.
* * *
Зарастают поля и лужки
Ивняком и чертополохом.
Бродят пьяные мужики,
Сокрушаясь, как бабы, охают.
И в медвежьем бору парадокс:
Вместо сосен – пеньковая роща,
А некошеный сенокос
На корову рогатую ропщет.
От распущенных леспромхозов
До годами не крашенных школ,
Под напором суровых морозов
Мощный смерч безнадеги прошел.
Стыдно мне за тупое бездействие.
Будто в черной упарились бане!
Я и сам предпочел лицедействовать
В примитивном людском балагане.
И как голый педант при народе,
Под троллейбусный треск проводов,
Я с гитарой стою в переходе
В снаряжении из мыслей и строф.
* * *
Я в душе не предавал своей отчизны,
Не считал минут до покаянья.
Стало быть, за грех из прошлой жизни
Я понес лихое наказанье.
На судьбу нисколько не пеняю!
Еще в детстве я был мазан красной глиной.
Все вокруг любя и проклиная,
Не сберег себя в коробке с нафталином.
Под гнилой травой забытый белым груздем
Прорастаю в джинсовой эпохе.
И пустившись в пляс с коленным хрустом,
Прослыву в народе скоморохом.
Поскользнувшись рухну, как подкошенный,
Потеряв сознание на миг.
Видимо, с ноябрьскою порошею
Я влюбляться в человечество привык.
На груди с распятьем, в черной коже
Я уйду от всех насущных удовольствий.
И меня уже никто простить не сможет
За скандальное душевное расстройство.
А по улицам небрежно бродит старость
Сквозняками недостроенных квартир.
И никак не может снять усталость
Обожженный ненавязчивый факир.
РУССКИЙ СИНДРОМ
Ивану Пинженину
Не вижу снов, не помню огорчений,
Уходит в прошлое мой беспокойный век.
Эпоху Сникерсов и пошлых развлечений
Уже не так воспринимает человек.
А я трясусь в разнузданном вагоне.
Цель неясна, но я все так же тороплюсь,
А кто-то мерзнет на простуженном перроне
И исподлобья молча сдерживает грусть.
Чума застоя меня, к счастью, миновала,
Но все же прошлое хранит больной осадок!
Сегодня мы живем бедой Цхинвала,
А завтра будет общий беспорядок!
Виват коррупция! На все глаза закрыты!
Крестьян и беженцев серпом по венам режьте!
Уже свободу обменяли на кредиты
И озабочены ценой сибирской нефти.
Да, выход есть: переплатить вдвойне
И посвятить всю жизнь долгам по ипотеке!
Или погибнуть на невидимой войне,
Оставив детство и любовь в бумажном веке.
Хочу уснуть ленивой кошкой на диване,
Но чувство преданности вновь зовет страдать.
Пусть без меня там кто-то ставит «Дядю Ваню»,
Я не привык своей природе изменять!
Я буду пьяный как всегда харкаться кровью
Среди всеобщей русской нищеты!
А вы поставьте крест к немому изголовью.
Меня послали в бой и дали холостых!
Я пропаду в уральской осени! Еще
Надену чистую крахмальную рубаху!
И хоть религии ведут неравный счет,
Отличий нет между Иисусом и Аллахом.
Нам смерть – игра, когда есть водка, хлеб и ружья,
Попутный ветер, баки, полные бензина.
Мы все опричники международной дружбы!
И снова мать ждет из горячей точки сына.
Спаси нас Господи, но тишина в ответ.
И на ходу, в мобильник сбрасывая строчки,
Я успеваю проскочить на красный свет.
Я вновь у цели, стих закончен, ставлю точку.
* * *
За колючкою ржавою похоти
Вою Жучкою, плачу и охаю.
В доме жил − не тужил, в бане парился,
Богу верой служил, низко кланялся.
Но сулила удача от ворот поворот,
Нету сил, не иначе − конец мой грядет.
Постучались в дом гости непрошены
Да помчались во всю огорошивать.
На живца меня «нарыбачили»
И с торца давай гвозди вколачивать.
Подковали все ногти и волосы,
Дали локтем под дых и по носу.
Мне бы сдачи дать, да вот не суметь.
Значит, не догнать мне старуху Смерть.
Под бичом увесистым скрючился.
Сутки, месяцы, годы так мучился.
Где-то в красно-свинцовом бархате
Себе грязь на лицо мажут пахари
Загремели цепями, зазвякали,
Словно звери какие замявкали.
Все из будок своих морды вынули,
В реку булькнули, ахнули, сгинули!
Заколоть бы живот, да не колется.
И вот так вот весь год Черту молимся.
Ходим боком, глазища попрятали...
Перед Богом мы все виноватые.
* * *
Не загадывал вперед –
Все, как есть, воспринял.
Мне уздой порвали рот
И сломали спину.
Больно!? Что там, жить – не выть!
Ни к чему мне чваниться.
Меня не за что любить:
Я − обычный пьяница.
Я глотками с правдой ложь
Пью со дна бутылки.
Что же это я? Как вошь
На чужом затылке.
Пусть «юродивый» твердят
И пишу немодно.
Я ж за Родину распят
В душах подколодных.
Чертят черти черный круг
Над моей околицей.
Сердце, ощетинясь вдруг,
Между ребер колется.
Рвет мембрану тяжкий грех
На моем глазу.
И роняю я за всех
Горькую слезу.
Месяц в небе – лунный прах
Над страной топорщится,
Эшелоны в сапогах
Вечно в муках корчатся.
На сырой могиле плач
Болью окольцован,
Старый и седой палач
В кандалы закован.
Скрывшись в черной полынье,
На губах с молитвою,
Сполоснул башку в вине
И по горлу − бритвою!
И ни в чем, что видел я,
Не нашел отдушины.
Где же свет?!! Где Мать-Земля?!!
Где же корни пущены?!!
Дом прогнил, и печь черна,
Ни дверей, ни ставен!
Там, где сноп стоял из льна,
Эшафот поставлен!
В лоб мне песни и стихи,
Лишь бы жить во благо.
Дайте горсть идей лихих
Да чистую бумагу!
За любовь, за правду пел.
По такому случаю,
Оказался не у дел,
И теперь вот мучаюсь.
Не загадывал вперед,
Все, как есть, воспринял.
Начал жить наоборот…
И живу поныне!
ГОРЬКО
Зеленый чай в стакане чах,
На кухне спаривались мухи.
И кто-то мысленно скучал
Среди летающей порнухи.
Он вычищал из-под ногтей
Занозы прошлогодней грусти.
По телевизору − хоккей:
Американцы против русских.
Он, как и дед его, «печник»,
Был неисправленным левшой.
А тут вернулся из Чечни
С одной лишь правою рукой.
Их там учили убивать,
А мамы с детства приучали,
Что ни за что нельзя кидать
В чужие окна серый гравий.
А дальше, судя по всему,
Ему ничто уже не стоит
С утра побить свою жену
За неумение готовить.
Она же, разведясь, смогла
В своей судьбе поставить точку.
И с кем-то там передала,
Что родила вторую дочку.
Да и сама она была
Еще практически девчонка.
За помощью к соседке шла,
Не зная, как сменить пеленки.
Там, в коммуналке, где жила,
По средам делала уборку…
И с непривычки обожгла
По локоть руки в едкой хлорке.
А наш герой сходил с ума
Четвертый месяц без зарплаты.
Он уходил в густой туман
И мазал вены мокрой ватой.
Все реже мог ночами спать –
Сдавали фронтовые нервы.
Стал потихоньку бомжевать,
Но не поехал жить в деревню.
И воспаленными глазами
С гнилым оскалом идиота
Он по утрам следил часами
За траекторией полета
Летучих баб, самцов и деток,
Стучал по трубам с криком: «Горько!»,
А треск поломанных розеток
Сжигал соседскую отвертку.
Когда же был свиреп и зол,
Он вышибал ладонью рамы…
Кровоточили раны в пол,
Зато какая панорама!..
На небо, где давно снуют
Кругом озоновые дыры.
Сквозь них из космоса плюют
От нас ушедшие кумиры…
Не то чтоб я скорблю душой
За неоправданность амбиций…
Мне горько за культурный слой,
Что отражен на наших лицах.
* * *
Я сам, как есть, переступив через искусство,
Взойдя на подиум лжецов и подлецов,
Без колебаний и каких-то лишних слов
Грызу судьбу и наслаждаюсь свежим хрустом.
Я был собой – неколотым орехом,
И я трещал от бестолковых нужд.
Но, несмотря на безупречность, я был чужд
Тем, кому всегда служил потехой.
Меня не надо ни лелеять, ни любить.
Боюсь быть вам навеки чем-нибудь обязан.
Нет, я не наглый, просто лишь слегка развязан,
Я вслух привык о своих мыслях говорить.
К нам обращаются давно уже на Вы,
И жизнь, как свитер, стала вдруг колоться,
А я бреду дворами Питерских колодцев,
Пытаясь свыкнуться с промозглостью Невы.
Мы перестали узнавать своих соседей,
Неспешно строим в окнах новые сюжеты.
И покупая несчастливые билеты,
В маршрутках стоя, по делам куда-то едем.
Нам не хватает всем уже ни сил, ни слез,
Безукоризненных и правильных решений.
И люди молятся под ропот заблуждений,
А все вокруг – гораздо больше, чем всерьез.
Мне по ночам одни и те же снятся сны.
Они насыщены каким-то смыслом жутким:
Как будто я по мутным водам черной уткой
Плыву всю жизнь и не могу догнать весны.
Я наплевал давным-давно на здравый смысл
И позабыл, что значит жизненная сытость.
Мне в душу рвется от грехов больная сырость,
А вкус свободы как-то горек стал и кисел!
Бушуйте чувства, над которыми нет власти!
Даю вам шанс: от повседневной прозы,
Попутным ветром, через тернии к звездам
Лететь к простому человеческому счастью!
ГОНОР
Гонор громоздким орудьем
Сперло в груди, как грусть.
Я на дрезине грузной
Прусь!.. Прусь!.. Прусь!..
Грузди гроздьями грузим,
Резвость не посрамив,
Разум порежем упругий,
Разом все разрулив!
Просто в разнузданной праздности
Разочарованность – впрок.
Перепродать бы параграфы
Переработанных строк.
Прямо… направо… и по морю!
Прём через бури вперед!
Прав, кто припомнит с прискорбием
ПРАВДЫ дрянной переплет.
Перепродумав порядки,
Прелестью вырастем впредь.
Прежде мы крали украдкой,
Теперь – перестали робеть.
Преданные пророчеству,
Грубо торгуем добром!
Терроризируя творчество,
Бренной тропою бредем…
Рвотным рефлексом разорваны
Кровью вскормленные рты.
Шрамы на мордах уродливы,
Нервы, как трупы, мертвы.
От разорения грустный,
Стразами вдрызг разревусь.
Я – «инфузорий разумный»,
Вызубрил жизнь наизусть!
* * *
Я утопленник этого города,
Я утопленник целой Страны!
В ожиданье войны и всеобщего голода
Я смотрю черно-белые сны.
Здесь мечта зависает над бездною,
Притворясь безымянной звездой.
Ведь я тоже, как все, живу жизнь бесполезную
И бреду не своей бороздой.
Я терпенье свое изнасиловал,
За малейшую радость борюсь!
И возможно, уже где-то в серых извилинах
Окончательно к маю сопьюсь.
Раздарю себя глупо на фенечки,
Рассчитаюсь душой за долги.
Сеют бабушки голубям крошки и семечки,
Мне же друг мой не подал руки.
Запираясь в бетонных коробках,
Люди ставят на утро будильники.
Плачут в кухнях стыдливо и чувственно-робко,
Размороженные холодильники.
Все уйдет в неизвестность и прошлое,
Под воздействием рыхлого спама.
Телевидение кормит нас шутками пошлыми,
Заменяя реальность рекламой.
И на стыке последних столетий
Мы, как видимо, очень похожи.
Нам хватает всего лишь двух междометий:
Я как будто бы счастлив, и вы как бы тоже.
... МАЛО
Так мало тишины, так много шума.
Нас поделили на фанатов и кумиров.
Пока спасают съемные квартиры…
А дальше что? Стараемся не думать!
Так мало места любви и доброте,
И некому командовать парадом.
Мы мало ценим тех, кто с нами рядом,
А те, кто рядом, – совсем уже не те.
Так мало правды в собственных речах,
Так мало глубины в глазах напротив.
Смешались все, кто за, и все, кто против,
И на душе необъяснимая печаль.
Так мало времени менять свои привычки.
Разлад в семье, проблемы на работе.
И в целом уже мало что заботит,
Когда вся жизнь поставлена в кавычки.
Как пьяный комик, не умеющий смешить,
Скребу по дну ножом стихов поджарку.
И эти столбики моих суждений жарких
Убрать бы в стол, забыть, не ворошить!
Мне мало слов, чтоб выразить смятенье,
Как жалок я, как ноша велика.
И что бы делал я без этого стиха?
Точнее, не стиха – стихотворенья.
* * *
Ну что ты хочешь от меня, сестра?
Чтоб все, как раньше? Песни у костра?
Да я скорее здесь один подохну,
Чем возвращусь в свой город или Вохму!
Тем более в родимое село!
Где одноклассница покончила с собой,
Где у соседа вымерли все козы,
Где все смешалось с сеном и навозом!
И под откос! И к черту сенокос!
И дров, возможно, до весны не хватит,
И сын растет не в деда и не в батю,
А дочка – блядь, как вылитая мать!
Прими все это и не строй иллюзий,
Ведь мы уже совсем другие люди.
Пускай у нас ни племени, ни рода,
Вокруг и так полным-полно уродов!
И каждый – вор. И зассан дом и двор!
Боюсь, что мы все снова стали стадом,
Как в промежутке между школой и детсадом!
И в «ящике» одни и те же лица…
Какие там приюты и больницы!
В них пахнет смертью и больными стариками!
Куда вообще я со своими, блядь, стихами!
И всё ору, все вру и руки тру!
В Стране несуществующих простуд:
Кровавый кашель и кровавый стул,
И привкус желчи по утрам в беззубом рту!
Умы бегут, но к нам все больше прут!
А за деньгами − лишь в Москву или в Сургут!
Но правды нет. Есть только нефть и газ,
Да и они, как видно, не для нас.
Для нас: икона и двуглавый спрут!
Кругом полиция, проверка документов:
Откройте сумочку, достаньте кошелек!
Но, как и раньше, здесь нормальных нет дорог!
И так неловко быть интеллигентом.
О ЧЁМ МОЛЧАТ КУЛИСЫ
Как вновь фанфары зазвучат − забьется сердце
И по манежу побегут огни прожекторов.
Я в «Униформе» потихоньку скрипну дверцей,
Пиджак накинул, причесался − я готов.
Инспектор поприветствовал людей, пришедших в цирк,
И приглашает всех артистов на парад.
И дружною командой они выходят подарить
Весь «Мир волшебных чар», чтоб стал наш зритель рад.
И вот идут на риск воздушные гимнасты,
А мы стоим, сжимая страховочный канат.
Ведь высота − она всегда была опасна,
И мы застыли в ожидании, что кто-то крикнет: «АП!»
Нет-нет, здесь не кино, здесь нет повторных дублей,
Здесь четко отработанная смена номеров.
Здесь люди каждый день собой рискуют,
И только лишь коллеги их поймут без слов.
В антракте покурить и выпить кофе,
А после третьего звонка за занавесом скрыться.
И чуть размявшись, безо всяких философий
Явиться на манеж, талантом с зрителем делиться.
А после выступления уставший и отчаянный
Весь коллектив старается друг друга поддержать:
За занавесом слышится: «Ну что ж, друзья, с началом!»
И в суете все будут друг другу руки жать.
Ах, если б зритель знал, что занавес скрывает:
Как молодые парни гибнут, не дожив до тридцати.
И тут врачи бессильны, увы, но так бывает,
И виноватых в этих случаях вовсе не найти.
Накапаем по сотенке, и горькую до дна
Я пью за благородство и мужество людей,
Испивших чашу горести сполна,
Теряя за кулисами своих коллег-друзей.
Но вот конец недели, и снова на работу
Выходят акробаты, жонглеры, хохмачи.
Лишь только было б весело народу.
Они плохое настроение обязаны лечить.
Такая вот работа далеко не для бездельников,
Когда в воскресный день мечтаешь об одном:
Дожить бы поскорей до понедельника,
Ведь потому что в понедельник в цирке выходной.
На пыльной галерее лишь «антрактовка» светит,
Скучающе вздохнет истоптанный манеж.
И только меж рядов шалят артистов дети,
А в сердце ностальгия заводит красочный мятеж.
Как помню в детстве, в этот Мир волшебный
Входили нагло через главный вход.
Теперь привычней через вход служебный
Пройти в кулисы, все зная наперед.
Промашки и проколы сотрут аплодисменты
И то, что возглас «БРАВО!» свои всегда кричат.
А также многие и многие моменты…
Об этом обо всем кулисы промолчат.
Так дай бог всем удачи, кто с цирком свел судьбу.
Пусть зритель аплодирует вам стоя.
Прошу тебя, Господь, услышь от каждого мольбу.
Наш Мир − манеж, для нас это святое.
БЫТОВКА
Мне выпало на долю жить в коммуне,
И нелегко бывало поначалу.
А ведь родные к себе звали накануне,
Но мне судьба другое начертала.
Я заболел общаговским синдромом,
И, приобщившись к быту коллектива,
Я комнату считаю своим домом
И чувствую себя вполне счастливым.
За стенами простой кирпичной кладки
Берет свое начало коммуналка.
Здесь свои правила, законы и порядки.
Мне годы, прожитые в ней, отнюдь не жалко.
Жильцы коммуны, в общем-то, различны:
Кто только въехал, кто живет давно,
Кто хам и гад, кто сплетник, кто приличный,
Кому-то вовсе в этой жизни все равно.
Здесь люди думают, как, где, чего бы сжулить,
И, как всегда, бегут за водкой новички.
А мне опять по этажу дежурить
И выносить проклятые бачки.
Привык, что здесь горой всегда стоит
Недели две не мытая посуда.
И если ужин на плите не пригорит,
То это будет неожиданное чудо.
А что же девушки? Оксаны, Лены, Кати…
Всегда спешат куда-то, обгоняя свои тени.
Совсем отвыкли от юбок и от платьев,
Под джинсы спрятав белоснежные колени.
Ах, черт! Красотка, как смеешься откровенно!
Игриво щурясь, понимаешь мои шутки,
Но вечером, накрасившись, мгновенно
В холодную ты превратишься куклу.
Ну вот, подъехал очередной приятель,
В его машине с сигаретою сидишь.
С утра же в мамином застиранном халате
Свое белье на кухне кипятишь.
А между тем, из-за тебя передрались
Все юноши с соседних этажей.
А я, как никогда, влюбился в жизнь!
И сразу сердце колотится сильней.
Любовь и ненависть мы льем на дно стакана.
И, дружбою в охотку закусив,
Мы делим поровну мышей и тараканов,
Друг другу абсолютно все простив.
Пусть за год я сменил немало комнат,
И вот дирекция куда-то гонит снова.
Зато меня мои соседи помнят
И иногда помянут добрым словом.
Мне дух общаги будоражит душу.
Здесь жизнь кипит, все всюду суетятся.
И пусть сегодня не успел помыться в душе,
Я все ж люблю сюда под вечер возвращаться.
Я благодарен Родине-Отчизне
За то, что так заботится о нас.
Она нас коммуналкой учит жизни,
На вшивость проверяя каждый раз.
Эй, россияне, нас же миллионы!
И, сим моментом пользуясь, ребята,
Передаю привет своим знакомым,
С которыми я вместе жил когда-то.
* * *
Здравствуй.
Ну как живешь ты? Как дела?
Жаль, что
Жена твоя не родила.
Да, жизнь нас лупит за грехи,
Но даже если дни лихи,
Ты, брат, не вздумай прекращать писать стихи.
Скоро
Наступит грязная весна.
Снова
Всей молодежи не до сна.
Вот-вот растает серый снег,
А ты не тот уж человек…
Чертовски трудно всем нам в этот хмурый век.
Грусть мне
Порою хочется залить.
И пусть я
Все реже стал к вам заходить.
Пусть моя совесть нечиста,
Пойми, все это неспроста…
Давай-ка лучше с тобой хлопнем по полста.
Нас все
Порой пытаются судить.
Счастьем,
Дружище, нужно дорожить.
А, может, просто невзначай
Возьмем, заварим крепкий чай,
И я уверен, не придется нам скучать.
Все же
Уеду в дальние края.
Может,
Уже не встречу я тебя.
А ты, давай, храни Анютку,
Желаю вам малютку.
Ты позаботься, чтоб не было им жутко.
Поздно.
На небе полная луна.
Слезно…
Глаза намокли у меня.
Приеду года через три.
А ты не хнычь, глаза утри!
Ну все, пока, прощай и в спину не смотри!
* * *
Ивану Белову
Я опять прочитал твои слезы,
Нарисованные черной тушью.
Все смешное бывает серьезным,
Очень личным, горьким и грустным.
Мы сажаем стихи на полях,
Где страницы засеяны прозой.
Сорняками покрыта земля,
Каждый плод − триумфальная доза.
Мне сегодня сказали про нас,
Что мы психи: что я, что ты.
Если примет меня Парнас,
Посвяти в мою честь цветы.
* * *
Саше Жукову
Не пишет что-то мой ворчливый друг,
Наверное, опять не просыхает.
Давно не жали мы друг другу рук
И скоро ли пожмем – никто не знает.
Он, как и я, – законченный добряк,
Хотя бывает чересчур невыносим.
В такие дни нас с ним спасает лишь коньяк
И круглосуточно живущий магазин.
Ему не стать уже успешным сомелье,
Хотя в спиртном он разбирается прекрасно.
А может, он уже мечтает о семье,
В своей однушке курит трубку беспристрастно.
* * *
И падал на пол карандаш – графит крошился…
И каждый спящий человек друг другу снился.
Электросчетчик выдавал по двести двадцать,
Стоял стакан с водой, на нем – следы от пальцев.
При тусклом свете ночника храпела кошка.
Кастрюля с супом, майонез, от хлеба крошки,
На полке – книжки с багажом бесценных знаний.
(Да, кстати, завтра у соседки днем экзамен).
Рюкзак, сосновый табурет, ботинок пара,
Нераспечатанный конверт, чехол с гитарой.
Большая пачка черно-белых фотографий,
На стенке – старый календарь и новый график.
Все это умиротворяло мою душу,
Как колыбельная из уст на сон грядущий.
И среди всех нюансов мелочности быта
Я осознал проблему нравственности сбыта.
И то, как весь хабальный гнет существованья
Мешает жить, не изменяя подсознанью,
Не изменяя вере в собственные силы,
Мешает быть тебе действительно счастливым.
Я против дум насчет того, что Мир зависим!
Неужто люди разучились здраво мыслить?
Пусть будет цель, пусть будет путь и будет время!
Вздохнет народ и сбросит с плеч несчастий бремя!
Все счастье в нас – в самих себе… и даже чудо
Однажды выдумали мы из ниоткуда.
Мы это знаем, и поэтому сегодня
Я восхищаюсь коммунальной преисподней!
Но, если нужно будет, друг, про нас обоих
Я напишу потомкам кровью на обоях.
Ну а пока что, замотавшись в шарфик красный,
Я сам себе опять скажу, что жизнь – прекрасна!
* * *
Качаешь через инфракрасный порт
Мелодии и мужиков раздетых.
Твоя подруга тайно делает аборт,
И ты сидишь в больнице возле туалета.
Учитель ставит вам очередной прогул,
И вас обеих уж вот-вот попрут из школы.
Скажи мне, милая, ну кто кого надул?
Ведь в наше время залетать совсем не ново.
У вас теперь особенный секрет –
Лишились девственности, чем же тут гордиться?
А вам всего лишь по шестнадцать с лишним лет,
Но свежесть юности уже не возвратится.
Твою подругу ждет немало горьких бед:
Бесплодие и разные болезни.
А что тебе? Тебе и дела нет –
Сидишь в наушниках и напеваешь песни.
Блестишь, как глянцевый нечитаный журнал.
Но содержанием своим, увы, не блещешь.
А вас обеих дома ждет большой скандал,
И ты лишь из-за этого трепещешь.
Тебе не терпится уехать поскорей
Куда-нибудь подальше погулять,
Найти своих сомнительных друзей
И свой секрет им тоже рассказать.
Когда закончат операцию врачи,
Ты выйдешь из холодных стен больницы.
Ну а пока сиди, пожалуйста, молчи.
Сегодня умер человек, так и не успев родиться.
* * *
Как скользкая рассосанная льдинка
В холодном рту всепоглощающей Невы,
Я снова таю, промочив свои ботинки,
В закате северной туманной синевы.
Оцепенев от прелести фонтанов,
Весенним утром забегая в Летний сад,
Лежу и нежусь, весь в гвоздиках и тюльпанах...
И лишь тобою жив, любимый Петроград!
* * *
На радость питерским озябшим голубям
Вытряхиваю крошки из карманов,
А в центре, по мостам и площадям
Идет молва гитар и барабанов.
Толпу засасывают двери магазинов.
И кажется, все это с нами было!
И воздух пах духами и бензином,
И ты еще, по-моему, не курила.
ВИТРИНА И ПРОХОЖИЙ
В замызганной витрине магазина
Я видел мир с обратной стороны.
Шли пешеходы, плавно ехали машины…
И точно так же протекала жизнь.
И я подумал: как несложно затеряться
На этом фоне бесконечной суеты.
Где все бегут, снуют, кричат и матерятся,
Где чуть ошибся, и ты – уже не ты!
И словно в миг насильного зачатья,
Мне врезалась безудержная мысль.
Что не такие уж мы все друг другу братья.
Мы – лишь статистика, набор нелепых цифр.
Хотим остаться для истории в веках,
Но кто-то, кажется, сказал: «Ничто не вечно».
И маринуя счастье в собственных слезах,
Мы молча едем по маршруту до конечной.
А для кого и светофоры не мигают…
Такой, естественно, и в армию не годен.
Он, как и я, который год не высыпаясь,
Давно прострелен сквозняками подворотен.
Страна с похмелья отмечает Новый год!
Хотя какое там: не те уж нынче зимы.
И спят в обнимку: Эмо, Панк и пьяный Гот,
И каждый третий покупает мандарины.
И мы как будто бы все время на прозвоне.
Бегут года, и я уже совсем другой.
Настигла старость и Ван Дамма со Сталлоне,
И лишь Есенин вечно молодой.
Нам свою жизнь довольно трудно подытожить.
Все разрешится, нужно только подождать.
Но вновь нервирует медлительный прохожий,
Которого никак не обогнать.
* * *
Мой друг не выдержал семьи,
Хотя видал немало.
Его жена с двумя детьми
Осталась за Уралом.
Я осуждать его не стал,
Советчиков – навалом,
Он просто, видимо, устал,
И он имеет право.
* * *
Мне изредка звонит мой старший брат.
Ему ночами снова плохо спится,
Он в жизни тоже многого боится,
Он тоже раб авансов и зарплат.
Я знаю, его мир небезупречен:
Он одинок, упрям и по уши в долгах,
Он переносит пневмонию на ногах
И каждый вечер алкоголем лечит печень.
Он собирает свое счастье по крупицам,
Всегда твердит, что мы душою не стареем!
А сам безумно устает, потом болеет…
И все не может никак угомониться.
И ежедневно нелюбимая работа,
После которой так не хочется домой!
Хотя, возможно, он уже совсем другой…
Мы не созванивались с ним почти полгода.
* * *
Минувший август был холодным и сырым,
В который раз стреляюсь холостым…
В почтовом ящике опять одни газеты,
За полчаса уже восьмая сигарета,
В стакане выдохся вчерашний «Арарат»,
Влюбляюсь все не в тех и невпопад.
Вчера ужасно прочитал стихи…
Для большинства кажусь занудным и сухим,
По-прежнему боюсь припомнить всуе,
О чем не пишут, не поют и не рисуют.
Ушел из дома, дверь оставив незакрытой,
И вновь плачу по всем своим кредитам.
Боюсь, опять начну рубить с плеча…
Мечтая броситься под бампер Москвича.
Погасли лампочками старой пыльной люстры
Куда-то в зиму спрятанные чувства.
С самим собою режусь в дурака,
К соседям снизу, в таз стекая с потолка.
И в гости уже редко кто заходит…
А в сущности, ничто не происходит:
Менты стоят в очередях за пирожками,
Все мои мысли перепачканы стихами,
В дурацком качестве дебильное кино.
Спасают только эркер и окно…
В Одессе греют животы коты…
Я, как и ты, хочу немного теплоты.
* * *
Я это лето обменял на пустоту,
На ящик пива и душевные болезни.
Не знаю, что из этого полезней,
Пойму, когда немного подрасту.
Я этой осенью опять залез в долги,
Я все растратил на лекарства и на водку…
Опять сгорел, как старая проводка,
И грубостей своим наговорил.
За эту зиму сделаюсь добрей
И перестану вечно злиться на погоду…
А может, даже обрету свободу,
Но умоляю: только б поскорей!
За целый год я выдохся совсем,
И мало что уже меня спасает…
Да и в стихах чего-то не хватает…
И где взять силы на решение проблем?..
Плюс отвернулись старые друзья
И замуж вышли бывшие подруги…
А я стою, в карманах грею руки
И, кажется, опять немного пьян.
* * *
Я снова выхожу из берегов,
Простуженный весной и безразличьем.
И ритм стихов, как запах тех духов,
Что ты оставила на мне так неприлично,
Мне кружит голову. И хлещет по лицу
На редкость солнечное питерское утро.
И мне – нахалу, глупцу и подлецу −
Приятно показаться в чем-то мудрым.
И будит ароматом черный кофе,
И свежесть непрочитанных газет,
И твой напротив безупречный профиль,
Которого на самом деле нет.
Я третий год держу себя в руках,
Чтоб не сорваться, чтобы не завыть,
Как воют медью на похоронах,
Когда никто не хочет приходить!
Нет ничего: ни дружбы, ни объятий −
Есть только одиночество в сети.
(Простите, Януш, просто очень кстати
Примером эту фразу привести).
Я завтра утром выйду на работу
И буду добродушным, милым псом,
Которому тоскливо отчего-то,
И одиноко в будке под мостом.
* * *
Ты меня не тревожь,
Мне и так хватает тревоги:
Я неделю не сплю, мало ем и пью аспирин.
И, как старую ложь,
Несу тело свое по дороге,
Тупо пялясь в сутулость меня обгоняющих спин.
Я почти разменял
Свой никчемный четвертый десяток.
Комплексую все чаще, ревную лучших друзей.
Все, что есть – растерял…
От любимых мною так пяток
До ушедших из жизни. По крайней мере, моей.
* * *
Подлечи свои нервы, милая,
Вот тогда и поговорим!
Если кажется, что мало выпила,
Так не вопрос – повторим!
Только не лезь на мою территорию,
Я этого в людях не уважаю!
А пойдешь домой – соблюдай траекторию,
Извини, что не провожаю.
Хотя что с тебя взять, ненастная,
Ты и в мыслях-то своих – тощая…
Ладно, будь здорова и счастлива!..
И, это… не еби мозги и будь проще.
РЫБАЛКА
Я грыз берцовые кости,
Вбивал в уши кольца и гвозди,
Копал червяков из параши,
Варил вонючую кашу,
Спускался к реке низко-низко
И брызгал на воду анисом…
Но рыба всех лучше клюет
На пятку и на живот.
ХРАП
Противный храп тупого мачо
Мой чуткий нервный сон испачкал.
Храп постепенно нарастал…
И я покинул свой астрал.
Усталость ныла в хрупком теле,
Ладони, губы, лоб – вспотели.
Как беспардонный еретик,
К лицу подкрался нервный тик.
Ночной сквозняк, гудящий всюду,
Нахально нагонял простуду.
И вот уже свистит и пляшет
В больной груди мокротный кашель.
Уж утро, спать осталось малость.
И мне вдруг будто показалось,
Что я все это время бредил.
Не дай вам Бог таких соседей!
* * *
Смотри на небо, думай о хорошем,
Рожай детей и нет скажи абортам!
Займись собой или хотя бы спортом,
Что, собственно, почти одно и то же.
Не лезь в политику и даже не пытайся.
Люби людей, инстинктам доверяй,
Работай честно, пей зеленый чай,
Ну и конечно, правильно питайся.
Когда-нибудь ты встретишь свою старость,
Довольно быстро пролетят года.
Ты можешь даже завести кота.
Действительно, а что еще осталось.
* * *
Общаемся, не выходя из дома.
И я тебе кажусь уже родным и близким!
А сам смеюсь над нашей перепиской,
Ведь мы с тобою даже не знакомы.
Ты в сообщеньях откровенна, как всегда,
Напротив «классных фоток» «лайки» ставишь,
Не заикаешься и даже не картавишь,
Чуть-чуть неграмотна, так это не беда.
У нас так много общих интересов:
Кино, поэзия, ну и, конечно, кошки!
Сидим с нетбуками на кухне у окошка
И, как нам кажется, справляемся со стрессом.
И улыбаясь скобками тройными,
В общенье будто выбиваем страйки!
Мы даже с другом напиваемся по скайпу!
Хотя бы так мы не становимся чужими.
Наступит время, мы все сгинем в мир иной.
Сотрутся в памяти аватарки и лица,
И ты запомнишь не меня, а лишь страницу
С музлом, картинками и прочей чепухой.
Книгу можно приобрести:
В Москве:
- В книжном клубе-магазине "Гиперион". Телефон: 89166134286.
Часы работы: каждый день с 12:00 до 22:00
Адрес: Москва, Хохловский пер., дом 7-9, стр. 3. Станция метро "Китай-Город"
Карта: http://hyperionbook.ru/images/map/map_hohlovka.jpg
В Питере:
- В книжном магазине "Подписные издания"
(Адрес: Санкт-Петербург, Литейный, 57)
http://vk.com/izdaniya
- А так же у автора лично. По вопросам приобретения пишите в личку.
группа вконтактеВ Москве:
- В книжном клубе-магазине "Гиперион". Телефон: 89166134286.
Часы работы: каждый день с 12:00 до 22:00
Адрес: Москва, Хохловский пер., дом 7-9, стр. 3. Станция метро "Китай-Город"
Карта: http://hyperionbook.ru/images/map/map_hohlovka.jpg
В Питере:
- В книжном магазине "Подписные издания"
(Адрес: Санкт-Петербург, Литейный, 57)
http://vk.com/izdaniya
- А так же у автора лично. По вопросам приобретения пишите в личку.
Андрей Некрасов
...ХОЧУ СКАЗАТЬ
Стихи
МЫ СИДЕЛИ И БОЛТАЛИ,
Я – О ЧУВСТВАХ,
ТЫ – НОГОЙ
ХОЧУ СКАЗАТЬ
Сегодня я читаю лишь тебе
Вот в этот микрофон и с этой сцены.
Пусть я опять немного не в себе,
Но я себе не набиваю цену.
Хочу, чтоб ты в момент вполне обычный
По взгляду моему смогла понять,
Что я тебе о чем-то очень личном
Вот прямо здесь, сейчас хочу сказать!
О том, как я так безрассудно жил,
Не видя дальше собственного носа.
Не замечал любви и не любил,
И не искал ответов на вопросы.
Еще хочу сказать тебе о том,
Что я такой, как ты, уже не встречу.
Возможно, это ты поймешь потом,
В какой-нибудь другой, не этот вечер.
Мы, к сожалению, с тобою, как и все,
Панически боимся сильных чувств.
К тому же, я ужасный домосед
И жертва недоделанных искусств.
Но в наших силах что-то изменить!
И в бесконечной череде бессонниц
Я лишь тебя одну хочу любить,
Послав подальше всех любовниц и поклонниц!
Как трудно быть не нужным никому,
Как страшно в этом одиночестве остаться.
И в этой муке каждый день тонуть,
И все никак тобой не надышаться.
И, стоя здесь, я мысленно прижмусь
К тебе, без всякой похоти и страсти.
Я за тебя по-прежнему молюсь,
Храни тебя Господь от всех напастей.
* * *
Я люблю твои голые пятки,
Что боятся осенней простуды.
Ты моя «безымянная», вряд ли
Разлюблю целовать тебя в губы.
Ты ведешь непростой образ жизни,
А в моей голове − только фантики.
Издеваюсь над организмом,
Оставаясь нелепым романтиком.
Не дари ничего мне, не надо.
Упаси меня Бог от лукавого.
Ты живешь − уже это награда
За беспечность мою запоздалую.
Ты даешь всем на чай, а я − взятки.
Мы плывем в нарисованной лодке.
Я люблю твои нежные пятки,
Что боятся обычной щекотки.
ФОТО НА ПАМЯТЬ
Тебе я образ свой отдам,
Он, правда, выглядит неважно:
Помят немного тут и там,
Заметит это сразу каждый.
Но дело не во внешнем виде,
А в том, что спрятано внутри.
Меня захочешь ты увидеть,
А я на фото − вот, смотри.
Пройдет немало долгих лет.
Помнется, выцветет картинка,
А ты достанешь мой портрет
И вспомнишь парня из глубинки,
Что рядом быть с тобой хотел,
Хоть и звонил довольно редко.
Сейчас, наверно, постарел…
Да и сама уж не конфетка.
Глаза закроешь и вздохнешь,
Затем чуть робко улыбнешься,
Мой снимок в ящик уберешь
И вновь к делам своим вернешься.
МАНДАРИНОВАЯ НОЧЬ
Звезды в небе – белые веснушки
От мороза сыплются на нас.
И как будто бы одной большой подушкой
Покрывает землю плотный наст.
Нет причин для страха очень веских,
Разве что простуда или грипп.
На окне − в цветочек занавески,
На столе, под марлей − чайный гриб.
В темноте, тихонько чиркнув спичкой,
Под тревожный стон несмазанных петель,
Как по старой и дурной привычке,
Я ложусь в тобой нагретую постель.
И пускай с огромным опозданьем,
Прогоняя все невзгоды прочь,
Я курю твое морозное дыханье
В эту мандариновую ночь.
РОМАНС
Я не умею говорить приятных слов.
И в Вашу честь, мадам, мне чужды комплименты.
Но я готов отдать Вам всю свою любовь.
Давайте ж будем с Вами откровенны.
Ее Величество Судьба связала нас,
Мы с Вами этого так долго ждали.
И, может быть, на век, а, может, лишь на час.
Ведь мы друг другу ничего не обещали.
Я одинок… да, что греха таить!
Я даже с Вами наедине отчасти робок.
Но мой бродяжий пыл не может не любить,
Поверьте мне, я далеко не недотрога.
Вся наша жизнь − песочные часы.
И я без Вас на дно песчинкой первым кану.
Я ради Вас одной лишь выучу псалтырь,
За Вас одну молиться Богу вечно стану!..
Вот Вам моя ладонь − в ней сердце и душа.
Со мною вправе делать Вы, что захотите.
Любить иль нет − уж это Вам решать,
Но лишь мою любовь в себе не хороните.
ПОСВЯЩАЕТСЯ ТАНЦОВЩИЦЕ
Когда луною обернется месяц
И ты уснешь загадочно-печальной,
Я буду романтичен, пьян и весел,
Любуясь твоим личиком овальным.
С той силой, что ты в танце лупишь в пол,
И с нежностью твоих бездонных глаз,
Влюбился я в прекрасный женский пол,
Как в юности и словно в первый раз.
И от простого коридорного «привет»
До обнаженных плеч в объятиях ночных
Я отыскал желаемый ответ
В узоре чувственных и сладких губ твоих.
Так в высоте зодиакальных воплощений
Лев с львицей танцевали свой канкан.
Он был как непрочитанный Есенин.
Она же – начинающей Дункан.
* * *
Я сегодня опять не один,
Ты со мной, а я где-то с тобою.
Сохранив телефонный интим,
Обниму тебя нежно рукою.
Я загадывал много желаний,
Но волнует меня лишь одно:
Чтоб, чуть-чуть сократив расстоянье,
Посвятить тебе собственный сон.
Ю. ДЕХНИЧ
Свисти губами красными
Мелодию прекрасную,
А я спляшу под дудочку
На родине Снегурочки.
Вчерашний дождь испортился,
И небо снова морщится.
Все так же пахнут лилии −
На выпускной дарили их.
Писал я СМСочки
Красивым взрослым девочкам,
Но помню до сих пор еще:
Твое плечо, неравный счет…
Мы пили чай на завтраки,
Носили брюки, галстуки,
Читали ночью повести
Про разные условности
И рассуждали мыслями
Во сне и за кулисами.
Лежали кверху лицами
С коллегами студийцами.
И все с небезразличием
Формировали личности.
Расстались − не опомнились!
Но мне одно запомнилось:
Как танцевала девочка
В своей забавной кепочке.
Пишу кудрявой прописью,
Без адреса, но с подписью:
Сижу на подоконнике,
По-прежнему поклонник твой!
* * *
Была ночь... И мы были одни.
Город, словно от чувства стеснения,
Зажигал неземные огни
Электрического напряжения.
На краю беспокойного лета,
Обезумев от счастья, стояли...
Но, встречая чужие рассветы,
Мы друг друга в закатах теряли.
Ветер в кронах деревьев затих,
А меня разрывает на части!
Дописав незаконченный стих,
Я не в силах сдержать своей страсти!
И небритой коснувшись щекой
О твою безупречную кожу,
Я скажу тебе тихо: «Я − твой...» −
И ты молча ответишь: «Я тоже...»
Так, быть может, не нужно причин
Для разлуки, судьбой уготованной?..
Ночь нежна... И мы снова молчим
В электричестве сонного города.
ВОПРЕКИ ВСЕМУ
Пойми, родная, если бы не ты,
Во мне бы умер недопонятый художник.
А я пишу тебя и рву в полях цветы,
Для ран своих оставив пыльный подорожник.
И я бы пил тебя, как яблочный сироп,
Больной от нежного любовного похмелья.
Жизнь из людей порою делает сирот
И добивает одиночеством постельным.
Мы ценим Жизнь – никто не хочет умирать.
Но и со Смертью нужно все-таки считаться.
А нам осталось вечность доживать
И в караоке тупо самоутверждаться.
И вроде все как будто понарошку:
Мы все привыкли жить в уюте и тепле,
Где сковородка с недожаренной картошкой
Есть нечто большее, чем блюдо на столе.
А в это время кто-то вдруг решил свихнуться −
Уже успел распять еврея на кресте.
Как неожиданно и звонко струны рвутся,
И в сводке снова нет хороших новостей.
Где вся симфония мечты? Как у баяна,
Опять разорваны меха моей души!
Быть может, женщины залижут мои раны,
Хотя мне больше уже некуда спешить.
Стекает дождь по запотевшему окошку…
По выходным я вечно по уши в делах.
Моя соседка осторожно гладит кошку,
А мы опять с тобою в разных городах.
И мне не вырваться к тебе – я на мели!
Ты вновь теряешься в туманности недель.
А ведь, по сути, мы с тобою бы могли
Иметь красивых и талантливых детей.
Я все отчетливей и тверже понимаю,
Что нам за все дана одна награда − жизнь.
Похоже, время для любви не выбирают,
Она приходит и во время катаклизм.
Но даже если тебя вдруг не будет дома,
Я протяну меж нами тоненькую нить –
Прочту нелепые стихи по телефону…
Была бы лишь возможность позвонить.
И вот я снова слышу звуки Мендельсона!..
Ремонт на трассе, но уже готов объезд…
Полузащитник поднимается с газона…
И неизвестно, кто опять прибрал подъезд.
* * *
Я ел остывшую любовь,
Кусал ее нагую мякоть.
Стекала выжатая кровь
По коже рук… Хотелось плакать.
Седые волосы мечты
Еще сильней белели ночью.
«Не торопись», − сказала ты, −
«Доешь потом, если захочешь».
Поужинав, спустив штаны,
Я шел к воде почистить зубы
В плену Амура-Сатаны,
Любвеобильного паскуды.
Я шел туда, где был ручей,
Текущий из локальных труб.
Я был один, я был ничей!
Невозмутим, влюблен и груб.
Ты, недоеденная мной,
Лизала бок кровоточащий.
Затем поехала домой,
Чтоб тоже встать под душ журчащий.
Присев на мятую постель,
Ты снимешь черные колготки.
А я застряну меж петель,
Сглотнув слюну в сухую глотку.
Мы оба съели много лжи,
В порочной дерзости растаяв,
Сменили пальцы на ножи,
Друг друга лезвием лаская.
Сквозь светло-желтую вуаль
Своих замызганных истерик
Ты безразлично смотришь вдаль
И ни во что уже не веришь.
Прижав к губам кусочек льда,
Я вспомнил твой пупок прелестный.
А по щекам текла вода –
Струя молекул слишком пресных.
И просидев весь день в бистро,
Мечтал я все начать с начала.
А ты стояла у метро
И на звонки не отвечала.
РЕКВИЕМ
С тех пор как мы не виделись, прошел,
Быть может, месяц или два... не помню.
Мы растворялись в полумраке тесных комнат,
А до меня только сейчас дошло:
Мы шили жизнь, вязали отношенья,
Казалось все беспечным и простым.
Но мы расстались... нет — рассеялись, как дым,
И не поздравили друг друга с днем рожденья.
А жизнь кипит: меняются тусовки,
Спидометры считают километры...
А ты все та же − в своих темно-красных гетрах
Читаешь Гришковца на остановке.
Ты тоже знаешь, что такое быть одной,
И я, конечно, далеко не Нострадамус,
Но знаю точно, что ты скоро выйдешь замуж
И станешь верной и хозяйственной женой.
В твоих беспечных сокровенных женских снах
Я моюсь в ванной, словно в грязной мутной луже.
И, может, тоже, став кому-то милым мужем,
Лечить любовью буду ненависть и страх.
И где-то там, за пеленой декабрьской стужи,
Напротив зеркала, у вешалок в прихожей,
Поцеловав тебя губами нежно в кожу,
Все так же буду одиночеством простужен.
А знаешь, со мной даже можно жить.
Сейчас скажу, в чем никому не признавался:
Я так давно уже ни с кем не целовался...
Об этом очень трудно говорить.
Нам был отпущен от судьбы короткий срок,
И вот теперь, когда все кончено навеки,
Воскресным утром, открывая нежно веки,
Другая станет героиней этих строк.
Не так уж много я успел тебе сказать.
Мне смысла нет уже на прошлое молиться.
Я по привычке застираю в ванной джинсы
И, как убитый, одиноко лягу спать.
Мне страшно жить, меня ничто не вдохновляет.
Я за любовь твою тебя благодарю.
Мне очень жаль, что сам я больше не люблю.
А это уже многое меняет.
* * *
Я обожаю безобидные предлоги.
Я обожаю пить мартини по ночам…
Любой каприз – лишь бы уснуть в чужой берлоге,
В онлайне чувств своих красивых бывших дам.
Мы можем долго намекать и говорить,
Но я боюсь опять нелепым показаться…
Еще сильнее хочется любви,
Когда нет смелости в своей любви признаться.
И сколько их, упущенных знакомств?
В чужих гостях, при неудачной пьяной сводне
Или на встречном эскалаторе метро…
Вчера… Потом… Но только не сегодня.
И я плачу за то, что изменял.
Простившись, молча исчезаю в шахте лифта.
И та, что выбрала сегодня не меня,
Уже в стихах найдет достойнейшую рифму.
В ее утробе уже зреют сын и дочка,
А я приюта себе вновь не нахожу.
Мне повезет, коль я рожу хотя бы строчку…
Ведь я отныне каждым словом дорожу.
* * *
Если ты любишь порочных мужчин,
То я для тебя – идеальная пара!
Лишь бы всегда был открыт магазин,
Тогда и проблемы особо не парят.
Не выгоняй из сердца на улицу.
Сегодня на улице страшный ветрище!
Только люби, как в фильмах Кустурицы,
И я снова стану светлее и чище!
* * *
Ты говоришь, что я как холодец,
Что, мол, уже немного поостыл!
На самом деле, я − почти мертвец,
Так и умру, наверно, холостым.
Ты говоришь, что надо делать деньги!
А я не экономлю даже силы,
Еще бухаю каждый понедельник,
И все кажусь застенчивым и милым.
Ты утверждаешь, что я слишком ненадежный,
Что у меня дурацкий взгляд на вещи!
Да нет, я просто очень осторожный,
А что до взглядов… ну пусть так. Что, легче?
И, наконец, ты прямо заявляешь,
Что мы с тобой, увы, совсем не пара!
Не пара, говоришь? Вообще-то знаешь,
Любимая, ты тоже не подарок!
* * *
Я так боюсь к тебе внезапно охладеть,
Боюсь, когда моя любовь и страсть угаснут,
И не захочется чего-либо хотеть,
И все, что было, станет тусклым и напрасным.
Боюсь, когда субботним вечером, устав,
Поодиночке ляжем в тесную кровать.
И «Как дела?» мы, не спросив и не узнав,
Друг друга перестанем удивлять.
Когда мы перестанем видеть небо,
И я в проеме виновато обопрусь
И, будто невзначай уйдя за хлебом,
К тебе уже обратно не вернусь.
И будет некуда бежать или пойти.
И вдруг от горечи живот и нервы скрутит!
Сойти б с ума и с места не сойти
В бессвятстве изуродованной сути!
Устав от пьянства, взвесив, что к чему,
Пойму, что жил все это время не любя.
И буду вынужден склониться к одному:
Что все стихи, что я писал − не про тебя.
Я для тебя уже давно готов исполнить
Любой твой необузданный каприз.
А ты пытаешься как будто что-то вспомнить,
Забывшись, куришь у плиты и варишь рис.
Мне вновь и вновь включают треки Полозковой.
Стихи хорошие, но все дают понять,
Что все, написанное мной, − давно не ново
И что вообще пора завязывать писать.
Пусть далеко мне до Большой литературы,
Твоя уверенность во мне прибавит сил.
А то, что я опять температурю...
Так это я случайно допустил
* * *
В толпе друзей, приятелей, знакомых,
Среди интриг и непонятных совпадений
Мы будто бы опять впадаем в кому
И коротаем время между дней рождений.
Два непрочитанных письма, стакан воды,
Опять один, курю, стою на остановке...
И мне понадобится лучший поводырь,
Чтобы тебя увидеть в новой постановке.
Как хорошо, что мы друг друга не ревнуем.
Я, как и многие, в любви − немного трус.
Давай обнимемся и долгим поцелуем
Свой Петербург попробуем на вкус.
М. Л.
Я разбужу тебя стихами на рассвете,
Немного сонную и нежную такую.
И в губы осторожно поцелую,
Как матерей с утра целуют дети.
Оденусь тихо и раздёрну занавески,
Поставлю чайник, молча сяду у окна.
Как жаль, что ты привыкла быть одна
И мне давно встречать рассветы не с кем.
И я приехал бы к тебе зимой на лыжах,
Забил бы гвоздь или помыл посуду!
Простая дружба уже кажется абсурдом!
Мы незаметно друг для друга стали ближе.
НА БЕЛЫЙ СВЕТ НЕ ЖАЛУЙСЯ,
ОН ПЕРЕПОЛНЕН ТАЙНАМИ,
НЕОБЫЧАЙНЫМИ…»
(детская песня)
* * *
Свет люстры капал с потолка,
Февраль пинал ботинком в печень.
Как вкус сухого молока,
Першил в гортани зимний вечер.
Лоснились блеском плинтуса,
И зарастали пылью полки.
Бежала дрожь по волосам
И забиралась под футболку.
За беспощадной гранью зла
Цвели сараи с гаражами.
А с неба падала зола…
Мороз нахально руки жалил.
Вагоны старых электричек
Возили груз стереотипов.
А люди жгли головки спичек,
Курили сигареты с фильтром.
Под черным тюлем на полу
Я умирал непричащенный.
И ел остывшую золу
Идей, никем не разделенных.
ВЕРБНОЕ ВОСКРЕСЕНЬЕ
Румянцеву А.
Жуйте серу и нефть в бабл гамах,
Ждите Божьей манны с небес!
На правах защищенной рекламы
Вам не выпишет льготы собес.
Не грустите об уровне жизни.
За мечтою не стоит гоняться.
Не увидел в товарище слизня?
Людям свойственно ошибаться.
Родились − так живите, как следует!
В этом мире дерьма всем достанется.
Кто там с вами еще беседует,
И нахально из телика скалится?!
Сколько стоит нынче веселие?
Правды нам покупать не хочется.
Это вербное воскресение
Как лекарство от одиночества.
Неумытые, злобные, кислые
Мы, как узники темного карцера.
Заблуждаемся в собственных мыслях
И пинаем друг друга по яйцам.
Мы покорны компьютерным гениям,
Нам осталось лишь чтить демократию,
Ненавидеть с утра понедельники,
Расползаясь на жестких кроватях.
И как будто от нечего делать
Выйти замуж или жениться
На другом человеческом теле.
И немного зарплаты стыдиться.
* * *
Зарастают поля и лужки
Ивняком и чертополохом.
Бродят пьяные мужики,
Сокрушаясь, как бабы, охают.
И в медвежьем бору парадокс:
Вместо сосен – пеньковая роща,
А некошеный сенокос
На корову рогатую ропщет.
От распущенных леспромхозов
До годами не крашенных школ,
Под напором суровых морозов
Мощный смерч безнадеги прошел.
Стыдно мне за тупое бездействие.
Будто в черной упарились бане!
Я и сам предпочел лицедействовать
В примитивном людском балагане.
И как голый педант при народе,
Под троллейбусный треск проводов,
Я с гитарой стою в переходе
В снаряжении из мыслей и строф.
* * *
Я в душе не предавал своей отчизны,
Не считал минут до покаянья.
Стало быть, за грех из прошлой жизни
Я понес лихое наказанье.
На судьбу нисколько не пеняю!
Еще в детстве я был мазан красной глиной.
Все вокруг любя и проклиная,
Не сберег себя в коробке с нафталином.
Под гнилой травой забытый белым груздем
Прорастаю в джинсовой эпохе.
И пустившись в пляс с коленным хрустом,
Прослыву в народе скоморохом.
Поскользнувшись рухну, как подкошенный,
Потеряв сознание на миг.
Видимо, с ноябрьскою порошею
Я влюбляться в человечество привык.
На груди с распятьем, в черной коже
Я уйду от всех насущных удовольствий.
И меня уже никто простить не сможет
За скандальное душевное расстройство.
А по улицам небрежно бродит старость
Сквозняками недостроенных квартир.
И никак не может снять усталость
Обожженный ненавязчивый факир.
РУССКИЙ СИНДРОМ
Ивану Пинженину
Не вижу снов, не помню огорчений,
Уходит в прошлое мой беспокойный век.
Эпоху Сникерсов и пошлых развлечений
Уже не так воспринимает человек.
А я трясусь в разнузданном вагоне.
Цель неясна, но я все так же тороплюсь,
А кто-то мерзнет на простуженном перроне
И исподлобья молча сдерживает грусть.
Чума застоя меня, к счастью, миновала,
Но все же прошлое хранит больной осадок!
Сегодня мы живем бедой Цхинвала,
А завтра будет общий беспорядок!
Виват коррупция! На все глаза закрыты!
Крестьян и беженцев серпом по венам режьте!
Уже свободу обменяли на кредиты
И озабочены ценой сибирской нефти.
Да, выход есть: переплатить вдвойне
И посвятить всю жизнь долгам по ипотеке!
Или погибнуть на невидимой войне,
Оставив детство и любовь в бумажном веке.
Хочу уснуть ленивой кошкой на диване,
Но чувство преданности вновь зовет страдать.
Пусть без меня там кто-то ставит «Дядю Ваню»,
Я не привык своей природе изменять!
Я буду пьяный как всегда харкаться кровью
Среди всеобщей русской нищеты!
А вы поставьте крест к немому изголовью.
Меня послали в бой и дали холостых!
Я пропаду в уральской осени! Еще
Надену чистую крахмальную рубаху!
И хоть религии ведут неравный счет,
Отличий нет между Иисусом и Аллахом.
Нам смерть – игра, когда есть водка, хлеб и ружья,
Попутный ветер, баки, полные бензина.
Мы все опричники международной дружбы!
И снова мать ждет из горячей точки сына.
Спаси нас Господи, но тишина в ответ.
И на ходу, в мобильник сбрасывая строчки,
Я успеваю проскочить на красный свет.
Я вновь у цели, стих закончен, ставлю точку.
* * *
За колючкою ржавою похоти
Вою Жучкою, плачу и охаю.
В доме жил − не тужил, в бане парился,
Богу верой служил, низко кланялся.
Но сулила удача от ворот поворот,
Нету сил, не иначе − конец мой грядет.
Постучались в дом гости непрошены
Да помчались во всю огорошивать.
На живца меня «нарыбачили»
И с торца давай гвозди вколачивать.
Подковали все ногти и волосы,
Дали локтем под дых и по носу.
Мне бы сдачи дать, да вот не суметь.
Значит, не догнать мне старуху Смерть.
Под бичом увесистым скрючился.
Сутки, месяцы, годы так мучился.
Где-то в красно-свинцовом бархате
Себе грязь на лицо мажут пахари
Загремели цепями, зазвякали,
Словно звери какие замявкали.
Все из будок своих морды вынули,
В реку булькнули, ахнули, сгинули!
Заколоть бы живот, да не колется.
И вот так вот весь год Черту молимся.
Ходим боком, глазища попрятали...
Перед Богом мы все виноватые.
* * *
Не загадывал вперед –
Все, как есть, воспринял.
Мне уздой порвали рот
И сломали спину.
Больно!? Что там, жить – не выть!
Ни к чему мне чваниться.
Меня не за что любить:
Я − обычный пьяница.
Я глотками с правдой ложь
Пью со дна бутылки.
Что же это я? Как вошь
На чужом затылке.
Пусть «юродивый» твердят
И пишу немодно.
Я ж за Родину распят
В душах подколодных.
Чертят черти черный круг
Над моей околицей.
Сердце, ощетинясь вдруг,
Между ребер колется.
Рвет мембрану тяжкий грех
На моем глазу.
И роняю я за всех
Горькую слезу.
Месяц в небе – лунный прах
Над страной топорщится,
Эшелоны в сапогах
Вечно в муках корчатся.
На сырой могиле плач
Болью окольцован,
Старый и седой палач
В кандалы закован.
Скрывшись в черной полынье,
На губах с молитвою,
Сполоснул башку в вине
И по горлу − бритвою!
И ни в чем, что видел я,
Не нашел отдушины.
Где же свет?!! Где Мать-Земля?!!
Где же корни пущены?!!
Дом прогнил, и печь черна,
Ни дверей, ни ставен!
Там, где сноп стоял из льна,
Эшафот поставлен!
В лоб мне песни и стихи,
Лишь бы жить во благо.
Дайте горсть идей лихих
Да чистую бумагу!
За любовь, за правду пел.
По такому случаю,
Оказался не у дел,
И теперь вот мучаюсь.
Не загадывал вперед,
Все, как есть, воспринял.
Начал жить наоборот…
И живу поныне!
ГОРЬКО
Зеленый чай в стакане чах,
На кухне спаривались мухи.
И кто-то мысленно скучал
Среди летающей порнухи.
Он вычищал из-под ногтей
Занозы прошлогодней грусти.
По телевизору − хоккей:
Американцы против русских.
Он, как и дед его, «печник»,
Был неисправленным левшой.
А тут вернулся из Чечни
С одной лишь правою рукой.
Их там учили убивать,
А мамы с детства приучали,
Что ни за что нельзя кидать
В чужие окна серый гравий.
А дальше, судя по всему,
Ему ничто уже не стоит
С утра побить свою жену
За неумение готовить.
Она же, разведясь, смогла
В своей судьбе поставить точку.
И с кем-то там передала,
Что родила вторую дочку.
Да и сама она была
Еще практически девчонка.
За помощью к соседке шла,
Не зная, как сменить пеленки.
Там, в коммуналке, где жила,
По средам делала уборку…
И с непривычки обожгла
По локоть руки в едкой хлорке.
А наш герой сходил с ума
Четвертый месяц без зарплаты.
Он уходил в густой туман
И мазал вены мокрой ватой.
Все реже мог ночами спать –
Сдавали фронтовые нервы.
Стал потихоньку бомжевать,
Но не поехал жить в деревню.
И воспаленными глазами
С гнилым оскалом идиота
Он по утрам следил часами
За траекторией полета
Летучих баб, самцов и деток,
Стучал по трубам с криком: «Горько!»,
А треск поломанных розеток
Сжигал соседскую отвертку.
Когда же был свиреп и зол,
Он вышибал ладонью рамы…
Кровоточили раны в пол,
Зато какая панорама!..
На небо, где давно снуют
Кругом озоновые дыры.
Сквозь них из космоса плюют
От нас ушедшие кумиры…
Не то чтоб я скорблю душой
За неоправданность амбиций…
Мне горько за культурный слой,
Что отражен на наших лицах.
* * *
Я сам, как есть, переступив через искусство,
Взойдя на подиум лжецов и подлецов,
Без колебаний и каких-то лишних слов
Грызу судьбу и наслаждаюсь свежим хрустом.
Я был собой – неколотым орехом,
И я трещал от бестолковых нужд.
Но, несмотря на безупречность, я был чужд
Тем, кому всегда служил потехой.
Меня не надо ни лелеять, ни любить.
Боюсь быть вам навеки чем-нибудь обязан.
Нет, я не наглый, просто лишь слегка развязан,
Я вслух привык о своих мыслях говорить.
К нам обращаются давно уже на Вы,
И жизнь, как свитер, стала вдруг колоться,
А я бреду дворами Питерских колодцев,
Пытаясь свыкнуться с промозглостью Невы.
Мы перестали узнавать своих соседей,
Неспешно строим в окнах новые сюжеты.
И покупая несчастливые билеты,
В маршрутках стоя, по делам куда-то едем.
Нам не хватает всем уже ни сил, ни слез,
Безукоризненных и правильных решений.
И люди молятся под ропот заблуждений,
А все вокруг – гораздо больше, чем всерьез.
Мне по ночам одни и те же снятся сны.
Они насыщены каким-то смыслом жутким:
Как будто я по мутным водам черной уткой
Плыву всю жизнь и не могу догнать весны.
Я наплевал давным-давно на здравый смысл
И позабыл, что значит жизненная сытость.
Мне в душу рвется от грехов больная сырость,
А вкус свободы как-то горек стал и кисел!
Бушуйте чувства, над которыми нет власти!
Даю вам шанс: от повседневной прозы,
Попутным ветром, через тернии к звездам
Лететь к простому человеческому счастью!
ГОНОР
Гонор громоздким орудьем
Сперло в груди, как грусть.
Я на дрезине грузной
Прусь!.. Прусь!.. Прусь!..
Грузди гроздьями грузим,
Резвость не посрамив,
Разум порежем упругий,
Разом все разрулив!
Просто в разнузданной праздности
Разочарованность – впрок.
Перепродать бы параграфы
Переработанных строк.
Прямо… направо… и по морю!
Прём через бури вперед!
Прав, кто припомнит с прискорбием
ПРАВДЫ дрянной переплет.
Перепродумав порядки,
Прелестью вырастем впредь.
Прежде мы крали украдкой,
Теперь – перестали робеть.
Преданные пророчеству,
Грубо торгуем добром!
Терроризируя творчество,
Бренной тропою бредем…
Рвотным рефлексом разорваны
Кровью вскормленные рты.
Шрамы на мордах уродливы,
Нервы, как трупы, мертвы.
От разорения грустный,
Стразами вдрызг разревусь.
Я – «инфузорий разумный»,
Вызубрил жизнь наизусть!
* * *
Я утопленник этого города,
Я утопленник целой Страны!
В ожиданье войны и всеобщего голода
Я смотрю черно-белые сны.
Здесь мечта зависает над бездною,
Притворясь безымянной звездой.
Ведь я тоже, как все, живу жизнь бесполезную
И бреду не своей бороздой.
Я терпенье свое изнасиловал,
За малейшую радость борюсь!
И возможно, уже где-то в серых извилинах
Окончательно к маю сопьюсь.
Раздарю себя глупо на фенечки,
Рассчитаюсь душой за долги.
Сеют бабушки голубям крошки и семечки,
Мне же друг мой не подал руки.
Запираясь в бетонных коробках,
Люди ставят на утро будильники.
Плачут в кухнях стыдливо и чувственно-робко,
Размороженные холодильники.
Все уйдет в неизвестность и прошлое,
Под воздействием рыхлого спама.
Телевидение кормит нас шутками пошлыми,
Заменяя реальность рекламой.
И на стыке последних столетий
Мы, как видимо, очень похожи.
Нам хватает всего лишь двух междометий:
Я как будто бы счастлив, и вы как бы тоже.
... МАЛО
Так мало тишины, так много шума.
Нас поделили на фанатов и кумиров.
Пока спасают съемные квартиры…
А дальше что? Стараемся не думать!
Так мало места любви и доброте,
И некому командовать парадом.
Мы мало ценим тех, кто с нами рядом,
А те, кто рядом, – совсем уже не те.
Так мало правды в собственных речах,
Так мало глубины в глазах напротив.
Смешались все, кто за, и все, кто против,
И на душе необъяснимая печаль.
Так мало времени менять свои привычки.
Разлад в семье, проблемы на работе.
И в целом уже мало что заботит,
Когда вся жизнь поставлена в кавычки.
Как пьяный комик, не умеющий смешить,
Скребу по дну ножом стихов поджарку.
И эти столбики моих суждений жарких
Убрать бы в стол, забыть, не ворошить!
Мне мало слов, чтоб выразить смятенье,
Как жалок я, как ноша велика.
И что бы делал я без этого стиха?
Точнее, не стиха – стихотворенья.
* * *
Ну что ты хочешь от меня, сестра?
Чтоб все, как раньше? Песни у костра?
Да я скорее здесь один подохну,
Чем возвращусь в свой город или Вохму!
Тем более в родимое село!
Где одноклассница покончила с собой,
Где у соседа вымерли все козы,
Где все смешалось с сеном и навозом!
И под откос! И к черту сенокос!
И дров, возможно, до весны не хватит,
И сын растет не в деда и не в батю,
А дочка – блядь, как вылитая мать!
Прими все это и не строй иллюзий,
Ведь мы уже совсем другие люди.
Пускай у нас ни племени, ни рода,
Вокруг и так полным-полно уродов!
И каждый – вор. И зассан дом и двор!
Боюсь, что мы все снова стали стадом,
Как в промежутке между школой и детсадом!
И в «ящике» одни и те же лица…
Какие там приюты и больницы!
В них пахнет смертью и больными стариками!
Куда вообще я со своими, блядь, стихами!
И всё ору, все вру и руки тру!
В Стране несуществующих простуд:
Кровавый кашель и кровавый стул,
И привкус желчи по утрам в беззубом рту!
Умы бегут, но к нам все больше прут!
А за деньгами − лишь в Москву или в Сургут!
Но правды нет. Есть только нефть и газ,
Да и они, как видно, не для нас.
Для нас: икона и двуглавый спрут!
Кругом полиция, проверка документов:
Откройте сумочку, достаньте кошелек!
Но, как и раньше, здесь нормальных нет дорог!
И так неловко быть интеллигентом.
СТИХИ – БЕСПРИЗОРНИКИ
* * *
Заклей глаза бумажным скотчем.
А хочешь − пой попсу на кухне,
Считай долги, дрожи и, в общем,
Дождись, когда планета рухнет.
Мне нечем злить себя сегодня.
Я вижу, что и ты устала
Искать в покое безысходность,
Когда от жизни кайф поймала.
Пускай твердят, что жить опасно!
Поверь мне, все не так уж сложно:
Мы на куски порежем счастье
И раздадим его прохожим.
Я напишу тебе поэму
размером в сорок СМСок,
Перечитаю вслух Моэма
И, может быть, прибавлю в весе.
Мы поиграем в PSP,
Возьмем пивка в ларьке напротив
И, может, даже переспим,
Конечно, если ты не против.
И так все время, без конца,
Я буду плакать и смеяться.
Сняв маску с белого лица,
Уже душой начну меняться.
А хочешь − пой попсу на кухне,
Считай долги, дрожи и, в общем,
Дождись, когда планета рухнет.
Мне нечем злить себя сегодня.
Я вижу, что и ты устала
Искать в покое безысходность,
Когда от жизни кайф поймала.
Пускай твердят, что жить опасно!
Поверь мне, все не так уж сложно:
Мы на куски порежем счастье
И раздадим его прохожим.
Я напишу тебе поэму
размером в сорок СМСок,
Перечитаю вслух Моэма
И, может быть, прибавлю в весе.
Мы поиграем в PSP,
Возьмем пивка в ларьке напротив
И, может, даже переспим,
Конечно, если ты не против.
И так все время, без конца,
Я буду плакать и смеяться.
Сняв маску с белого лица,
Уже душой начну меняться.
О ЧЁМ МОЛЧАТ КУЛИСЫ
Как вновь фанфары зазвучат − забьется сердце
И по манежу побегут огни прожекторов.
Я в «Униформе» потихоньку скрипну дверцей,
Пиджак накинул, причесался − я готов.
Инспектор поприветствовал людей, пришедших в цирк,
И приглашает всех артистов на парад.
И дружною командой они выходят подарить
Весь «Мир волшебных чар», чтоб стал наш зритель рад.
И вот идут на риск воздушные гимнасты,
А мы стоим, сжимая страховочный канат.
Ведь высота − она всегда была опасна,
И мы застыли в ожидании, что кто-то крикнет: «АП!»
Нет-нет, здесь не кино, здесь нет повторных дублей,
Здесь четко отработанная смена номеров.
Здесь люди каждый день собой рискуют,
И только лишь коллеги их поймут без слов.
В антракте покурить и выпить кофе,
А после третьего звонка за занавесом скрыться.
И чуть размявшись, безо всяких философий
Явиться на манеж, талантом с зрителем делиться.
А после выступления уставший и отчаянный
Весь коллектив старается друг друга поддержать:
За занавесом слышится: «Ну что ж, друзья, с началом!»
И в суете все будут друг другу руки жать.
Ах, если б зритель знал, что занавес скрывает:
Как молодые парни гибнут, не дожив до тридцати.
И тут врачи бессильны, увы, но так бывает,
И виноватых в этих случаях вовсе не найти.
Накапаем по сотенке, и горькую до дна
Я пью за благородство и мужество людей,
Испивших чашу горести сполна,
Теряя за кулисами своих коллег-друзей.
Но вот конец недели, и снова на работу
Выходят акробаты, жонглеры, хохмачи.
Лишь только было б весело народу.
Они плохое настроение обязаны лечить.
Такая вот работа далеко не для бездельников,
Когда в воскресный день мечтаешь об одном:
Дожить бы поскорей до понедельника,
Ведь потому что в понедельник в цирке выходной.
На пыльной галерее лишь «антрактовка» светит,
Скучающе вздохнет истоптанный манеж.
И только меж рядов шалят артистов дети,
А в сердце ностальгия заводит красочный мятеж.
Как помню в детстве, в этот Мир волшебный
Входили нагло через главный вход.
Теперь привычней через вход служебный
Пройти в кулисы, все зная наперед.
Промашки и проколы сотрут аплодисменты
И то, что возглас «БРАВО!» свои всегда кричат.
А также многие и многие моменты…
Об этом обо всем кулисы промолчат.
Так дай бог всем удачи, кто с цирком свел судьбу.
Пусть зритель аплодирует вам стоя.
Прошу тебя, Господь, услышь от каждого мольбу.
Наш Мир − манеж, для нас это святое.
БЫТОВКА
Мне выпало на долю жить в коммуне,
И нелегко бывало поначалу.
А ведь родные к себе звали накануне,
Но мне судьба другое начертала.
Я заболел общаговским синдромом,
И, приобщившись к быту коллектива,
Я комнату считаю своим домом
И чувствую себя вполне счастливым.
За стенами простой кирпичной кладки
Берет свое начало коммуналка.
Здесь свои правила, законы и порядки.
Мне годы, прожитые в ней, отнюдь не жалко.
Жильцы коммуны, в общем-то, различны:
Кто только въехал, кто живет давно,
Кто хам и гад, кто сплетник, кто приличный,
Кому-то вовсе в этой жизни все равно.
Здесь люди думают, как, где, чего бы сжулить,
И, как всегда, бегут за водкой новички.
А мне опять по этажу дежурить
И выносить проклятые бачки.
Привык, что здесь горой всегда стоит
Недели две не мытая посуда.
И если ужин на плите не пригорит,
То это будет неожиданное чудо.
А что же девушки? Оксаны, Лены, Кати…
Всегда спешат куда-то, обгоняя свои тени.
Совсем отвыкли от юбок и от платьев,
Под джинсы спрятав белоснежные колени.
Ах, черт! Красотка, как смеешься откровенно!
Игриво щурясь, понимаешь мои шутки,
Но вечером, накрасившись, мгновенно
В холодную ты превратишься куклу.
Ну вот, подъехал очередной приятель,
В его машине с сигаретою сидишь.
С утра же в мамином застиранном халате
Свое белье на кухне кипятишь.
А между тем, из-за тебя передрались
Все юноши с соседних этажей.
А я, как никогда, влюбился в жизнь!
И сразу сердце колотится сильней.
Любовь и ненависть мы льем на дно стакана.
И, дружбою в охотку закусив,
Мы делим поровну мышей и тараканов,
Друг другу абсолютно все простив.
Пусть за год я сменил немало комнат,
И вот дирекция куда-то гонит снова.
Зато меня мои соседи помнят
И иногда помянут добрым словом.
Мне дух общаги будоражит душу.
Здесь жизнь кипит, все всюду суетятся.
И пусть сегодня не успел помыться в душе,
Я все ж люблю сюда под вечер возвращаться.
Я благодарен Родине-Отчизне
За то, что так заботится о нас.
Она нас коммуналкой учит жизни,
На вшивость проверяя каждый раз.
Эй, россияне, нас же миллионы!
И, сим моментом пользуясь, ребята,
Передаю привет своим знакомым,
С которыми я вместе жил когда-то.
* * *
Здравствуй.
Ну как живешь ты? Как дела?
Жаль, что
Жена твоя не родила.
Да, жизнь нас лупит за грехи,
Но даже если дни лихи,
Ты, брат, не вздумай прекращать писать стихи.
Скоро
Наступит грязная весна.
Снова
Всей молодежи не до сна.
Вот-вот растает серый снег,
А ты не тот уж человек…
Чертовски трудно всем нам в этот хмурый век.
Грусть мне
Порою хочется залить.
И пусть я
Все реже стал к вам заходить.
Пусть моя совесть нечиста,
Пойми, все это неспроста…
Давай-ка лучше с тобой хлопнем по полста.
Нас все
Порой пытаются судить.
Счастьем,
Дружище, нужно дорожить.
А, может, просто невзначай
Возьмем, заварим крепкий чай,
И я уверен, не придется нам скучать.
Все же
Уеду в дальние края.
Может,
Уже не встречу я тебя.
А ты, давай, храни Анютку,
Желаю вам малютку.
Ты позаботься, чтоб не было им жутко.
Поздно.
На небе полная луна.
Слезно…
Глаза намокли у меня.
Приеду года через три.
А ты не хнычь, глаза утри!
Ну все, пока, прощай и в спину не смотри!
* * *
Ивану Белову
Я опять прочитал твои слезы,
Нарисованные черной тушью.
Все смешное бывает серьезным,
Очень личным, горьким и грустным.
Мы сажаем стихи на полях,
Где страницы засеяны прозой.
Сорняками покрыта земля,
Каждый плод − триумфальная доза.
Мне сегодня сказали про нас,
Что мы психи: что я, что ты.
Если примет меня Парнас,
Посвяти в мою честь цветы.
* * *
Саше Жукову
Не пишет что-то мой ворчливый друг,
Наверное, опять не просыхает.
Давно не жали мы друг другу рук
И скоро ли пожмем – никто не знает.
Он, как и я, – законченный добряк,
Хотя бывает чересчур невыносим.
В такие дни нас с ним спасает лишь коньяк
И круглосуточно живущий магазин.
Ему не стать уже успешным сомелье,
Хотя в спиртном он разбирается прекрасно.
А может, он уже мечтает о семье,
В своей однушке курит трубку беспристрастно.
* * *
И падал на пол карандаш – графит крошился…
И каждый спящий человек друг другу снился.
Электросчетчик выдавал по двести двадцать,
Стоял стакан с водой, на нем – следы от пальцев.
При тусклом свете ночника храпела кошка.
Кастрюля с супом, майонез, от хлеба крошки,
На полке – книжки с багажом бесценных знаний.
(Да, кстати, завтра у соседки днем экзамен).
Рюкзак, сосновый табурет, ботинок пара,
Нераспечатанный конверт, чехол с гитарой.
Большая пачка черно-белых фотографий,
На стенке – старый календарь и новый график.
Все это умиротворяло мою душу,
Как колыбельная из уст на сон грядущий.
И среди всех нюансов мелочности быта
Я осознал проблему нравственности сбыта.
И то, как весь хабальный гнет существованья
Мешает жить, не изменяя подсознанью,
Не изменяя вере в собственные силы,
Мешает быть тебе действительно счастливым.
Я против дум насчет того, что Мир зависим!
Неужто люди разучились здраво мыслить?
Пусть будет цель, пусть будет путь и будет время!
Вздохнет народ и сбросит с плеч несчастий бремя!
Все счастье в нас – в самих себе… и даже чудо
Однажды выдумали мы из ниоткуда.
Мы это знаем, и поэтому сегодня
Я восхищаюсь коммунальной преисподней!
Но, если нужно будет, друг, про нас обоих
Я напишу потомкам кровью на обоях.
Ну а пока что, замотавшись в шарфик красный,
Я сам себе опять скажу, что жизнь – прекрасна!
* * *
Качаешь через инфракрасный порт
Мелодии и мужиков раздетых.
Твоя подруга тайно делает аборт,
И ты сидишь в больнице возле туалета.
Учитель ставит вам очередной прогул,
И вас обеих уж вот-вот попрут из школы.
Скажи мне, милая, ну кто кого надул?
Ведь в наше время залетать совсем не ново.
У вас теперь особенный секрет –
Лишились девственности, чем же тут гордиться?
А вам всего лишь по шестнадцать с лишним лет,
Но свежесть юности уже не возвратится.
Твою подругу ждет немало горьких бед:
Бесплодие и разные болезни.
А что тебе? Тебе и дела нет –
Сидишь в наушниках и напеваешь песни.
Блестишь, как глянцевый нечитаный журнал.
Но содержанием своим, увы, не блещешь.
А вас обеих дома ждет большой скандал,
И ты лишь из-за этого трепещешь.
Тебе не терпится уехать поскорей
Куда-нибудь подальше погулять,
Найти своих сомнительных друзей
И свой секрет им тоже рассказать.
Когда закончат операцию врачи,
Ты выйдешь из холодных стен больницы.
Ну а пока сиди, пожалуйста, молчи.
Сегодня умер человек, так и не успев родиться.
* * *
Как скользкая рассосанная льдинка
В холодном рту всепоглощающей Невы,
Я снова таю, промочив свои ботинки,
В закате северной туманной синевы.
Оцепенев от прелести фонтанов,
Весенним утром забегая в Летний сад,
Лежу и нежусь, весь в гвоздиках и тюльпанах...
И лишь тобою жив, любимый Петроград!
* * *
На радость питерским озябшим голубям
Вытряхиваю крошки из карманов,
А в центре, по мостам и площадям
Идет молва гитар и барабанов.
Толпу засасывают двери магазинов.
И кажется, все это с нами было!
И воздух пах духами и бензином,
И ты еще, по-моему, не курила.
ВИТРИНА И ПРОХОЖИЙ
В замызганной витрине магазина
Я видел мир с обратной стороны.
Шли пешеходы, плавно ехали машины…
И точно так же протекала жизнь.
И я подумал: как несложно затеряться
На этом фоне бесконечной суеты.
Где все бегут, снуют, кричат и матерятся,
Где чуть ошибся, и ты – уже не ты!
И словно в миг насильного зачатья,
Мне врезалась безудержная мысль.
Что не такие уж мы все друг другу братья.
Мы – лишь статистика, набор нелепых цифр.
Хотим остаться для истории в веках,
Но кто-то, кажется, сказал: «Ничто не вечно».
И маринуя счастье в собственных слезах,
Мы молча едем по маршруту до конечной.
А для кого и светофоры не мигают…
Такой, естественно, и в армию не годен.
Он, как и я, который год не высыпаясь,
Давно прострелен сквозняками подворотен.
Страна с похмелья отмечает Новый год!
Хотя какое там: не те уж нынче зимы.
И спят в обнимку: Эмо, Панк и пьяный Гот,
И каждый третий покупает мандарины.
И мы как будто бы все время на прозвоне.
Бегут года, и я уже совсем другой.
Настигла старость и Ван Дамма со Сталлоне,
И лишь Есенин вечно молодой.
Нам свою жизнь довольно трудно подытожить.
Все разрешится, нужно только подождать.
Но вновь нервирует медлительный прохожий,
Которого никак не обогнать.
* * *
Мой друг не выдержал семьи,
Хотя видал немало.
Его жена с двумя детьми
Осталась за Уралом.
Я осуждать его не стал,
Советчиков – навалом,
Он просто, видимо, устал,
И он имеет право.
* * *
Мне изредка звонит мой старший брат.
Ему ночами снова плохо спится,
Он в жизни тоже многого боится,
Он тоже раб авансов и зарплат.
Я знаю, его мир небезупречен:
Он одинок, упрям и по уши в долгах,
Он переносит пневмонию на ногах
И каждый вечер алкоголем лечит печень.
Он собирает свое счастье по крупицам,
Всегда твердит, что мы душою не стареем!
А сам безумно устает, потом болеет…
И все не может никак угомониться.
И ежедневно нелюбимая работа,
После которой так не хочется домой!
Хотя, возможно, он уже совсем другой…
Мы не созванивались с ним почти полгода.
* * *
Минувший август был холодным и сырым,
В который раз стреляюсь холостым…
В почтовом ящике опять одни газеты,
За полчаса уже восьмая сигарета,
В стакане выдохся вчерашний «Арарат»,
Влюбляюсь все не в тех и невпопад.
Вчера ужасно прочитал стихи…
Для большинства кажусь занудным и сухим,
По-прежнему боюсь припомнить всуе,
О чем не пишут, не поют и не рисуют.
Ушел из дома, дверь оставив незакрытой,
И вновь плачу по всем своим кредитам.
Боюсь, опять начну рубить с плеча…
Мечтая броситься под бампер Москвича.
Погасли лампочками старой пыльной люстры
Куда-то в зиму спрятанные чувства.
С самим собою режусь в дурака,
К соседям снизу, в таз стекая с потолка.
И в гости уже редко кто заходит…
А в сущности, ничто не происходит:
Менты стоят в очередях за пирожками,
Все мои мысли перепачканы стихами,
В дурацком качестве дебильное кино.
Спасают только эркер и окно…
В Одессе греют животы коты…
Я, как и ты, хочу немного теплоты.
* * *
Я это лето обменял на пустоту,
На ящик пива и душевные болезни.
Не знаю, что из этого полезней,
Пойму, когда немного подрасту.
Я этой осенью опять залез в долги,
Я все растратил на лекарства и на водку…
Опять сгорел, как старая проводка,
И грубостей своим наговорил.
За эту зиму сделаюсь добрей
И перестану вечно злиться на погоду…
А может, даже обрету свободу,
Но умоляю: только б поскорей!
За целый год я выдохся совсем,
И мало что уже меня спасает…
Да и в стихах чего-то не хватает…
И где взять силы на решение проблем?..
Плюс отвернулись старые друзья
И замуж вышли бывшие подруги…
А я стою, в карманах грею руки
И, кажется, опять немного пьян.
* * *
Я снова выхожу из берегов,
Простуженный весной и безразличьем.
И ритм стихов, как запах тех духов,
Что ты оставила на мне так неприлично,
Мне кружит голову. И хлещет по лицу
На редкость солнечное питерское утро.
И мне – нахалу, глупцу и подлецу −
Приятно показаться в чем-то мудрым.
И будит ароматом черный кофе,
И свежесть непрочитанных газет,
И твой напротив безупречный профиль,
Которого на самом деле нет.
Я третий год держу себя в руках,
Чтоб не сорваться, чтобы не завыть,
Как воют медью на похоронах,
Когда никто не хочет приходить!
Нет ничего: ни дружбы, ни объятий −
Есть только одиночество в сети.
(Простите, Януш, просто очень кстати
Примером эту фразу привести).
Я завтра утром выйду на работу
И буду добродушным, милым псом,
Которому тоскливо отчего-то,
И одиноко в будке под мостом.
* * *
Ты меня не тревожь,
Мне и так хватает тревоги:
Я неделю не сплю, мало ем и пью аспирин.
И, как старую ложь,
Несу тело свое по дороге,
Тупо пялясь в сутулость меня обгоняющих спин.
Я почти разменял
Свой никчемный четвертый десяток.
Комплексую все чаще, ревную лучших друзей.
Все, что есть – растерял…
От любимых мною так пяток
До ушедших из жизни. По крайней мере, моей.
* * *
Подлечи свои нервы, милая,
Вот тогда и поговорим!
Если кажется, что мало выпила,
Так не вопрос – повторим!
Только не лезь на мою территорию,
Я этого в людях не уважаю!
А пойдешь домой – соблюдай траекторию,
Извини, что не провожаю.
Хотя что с тебя взять, ненастная,
Ты и в мыслях-то своих – тощая…
Ладно, будь здорова и счастлива!..
И, это… не еби мозги и будь проще.
РЫБАЛКА
Я грыз берцовые кости,
Вбивал в уши кольца и гвозди,
Копал червяков из параши,
Варил вонючую кашу,
Спускался к реке низко-низко
И брызгал на воду анисом…
Но рыба всех лучше клюет
На пятку и на живот.
ХРАП
Противный храп тупого мачо
Мой чуткий нервный сон испачкал.
Храп постепенно нарастал…
И я покинул свой астрал.
Усталость ныла в хрупком теле,
Ладони, губы, лоб – вспотели.
Как беспардонный еретик,
К лицу подкрался нервный тик.
Ночной сквозняк, гудящий всюду,
Нахально нагонял простуду.
И вот уже свистит и пляшет
В больной груди мокротный кашель.
Уж утро, спать осталось малость.
И мне вдруг будто показалось,
Что я все это время бредил.
Не дай вам Бог таких соседей!
* * *
Смотри на небо, думай о хорошем,
Рожай детей и нет скажи абортам!
Займись собой или хотя бы спортом,
Что, собственно, почти одно и то же.
Не лезь в политику и даже не пытайся.
Люби людей, инстинктам доверяй,
Работай честно, пей зеленый чай,
Ну и конечно, правильно питайся.
Когда-нибудь ты встретишь свою старость,
Довольно быстро пролетят года.
Ты можешь даже завести кота.
Действительно, а что еще осталось.
* * *
Общаемся, не выходя из дома.
И я тебе кажусь уже родным и близким!
А сам смеюсь над нашей перепиской,
Ведь мы с тобою даже не знакомы.
Ты в сообщеньях откровенна, как всегда,
Напротив «классных фоток» «лайки» ставишь,
Не заикаешься и даже не картавишь,
Чуть-чуть неграмотна, так это не беда.
У нас так много общих интересов:
Кино, поэзия, ну и, конечно, кошки!
Сидим с нетбуками на кухне у окошка
И, как нам кажется, справляемся со стрессом.
И улыбаясь скобками тройными,
В общенье будто выбиваем страйки!
Мы даже с другом напиваемся по скайпу!
Хотя бы так мы не становимся чужими.
Наступит время, мы все сгинем в мир иной.
Сотрутся в памяти аватарки и лица,
И ты запомнишь не меня, а лишь страницу
С музлом, картинками и прочей чепухой.
СКОРОГОВОРКИ
* * *
Хочется просто из принципа
с утра «Упсу» с уксусом, под попсу,
в Туапсе напиться,
и все.
с утра «Упсу» с уксусом, под попсу,
в Туапсе напиться,
и все.
* * *
Чего-чего, а у нищих,
кроме вшей и кислых щей,
вообще ничего не ищи.
кроме вшей и кислых щей,
вообще ничего не ищи.
* * *
А Панкратовы клопы
с потолка на полку прыгали,
с полки на пол падали,
под ковер кувырками закатывались
и, покатываясь от гогота, пукали.
с потолка на полку прыгали,
с полки на пол падали,
под ковер кувырками закатывались
и, покатываясь от гогота, пукали.
* * *
Шарля Перро
бабы втроем
шарили-щупали,
щупали-шарили,
шнапса с шампанским намешали,
ширнулись и пошли дальше
малышню развращать…
бабы втроем
шарили-щупали,
щупали-шарили,
шнапса с шампанским намешали,
ширнулись и пошли дальше
малышню развращать…
* * *
Конан Дойль даже не ведал,
что дояр Даниил его корову доил.
А дура Дуня – доярка из Дании −
все это дело записывала на DVD.
что дояр Даниил его корову доил.
А дура Дуня – доярка из Дании −
все это дело записывала на DVD.
* * *
Однажды одна одинокая мадам из Магадана
в Рамадан была с бодуна вдрабадан
в Рамадан была с бодуна вдрабадан
* * *
Шелудивая Шакира
разную шушеру
своим обнажением шокировала.
А Эминем, тем временем,
всех номинантов не премию «Гремми»
невозмутимо поимел.
разную шушеру
своим обнажением шокировала.
А Эминем, тем временем,
всех номинантов не премию «Гремми»
невозмутимо поимел.
* * *
Анжелина Джоли свои сбережения
от мужа на бирже зажулила.
Теперь Бред Питт
своей же женой «побрит».
от мужа на бирже зажулила.
Теперь Бред Питт
своей же женой «побрит».
* * *
Брежнев прежде был мужик неожиданный:
приближенных бражкой набодяжит,
бижутерией обвяжет
и пустит в рожь.
Сам ржет, а между тем, не спеша ружье заряжает
приближенных бражкой набодяжит,
бижутерией обвяжет
и пустит в рожь.
Сам ржет, а между тем, не спеша ружье заряжает
* * *
Голубоглазый гомеопат за Гоголем наблюдал, наблюдал,его разглядывал, разглядывал.
А Гоголь долго разглагольствовать не стал:
Взял оглоблю, да глаза-то гомеопату и выколол!...
А Гоголь долго разглагольствовать не стал:
Взял оглоблю, да глаза-то гомеопату и выколол!...
* * *
Гоголь Гоблину – не Гаркалин.
* * *
Шла Саша кушать суши
И смолила гашик.
И смолила гашик.
* * *
В марте на Монмартре
Амели была на мели.
Амели была на мели.
Комментариев нет:
Отправить комментарий